Он не был профессиональным военным, совсем наоборот, был он человеком мирным до мозга костей. А каким ещё может быть врач, выпускник Первого Московского Медина, пусть и отслуживший в армии до поступления в ВУЗ? И не случись в свое время перестройки, не проснись в нем коммерческая жилка, был бы он и по сию пору Сафроновым Николаем Алексеевичем, 1962 года рождения, беспартийным и прочее, прочее, прочее…
А так, случился многомиллионный кредит, отконвертированный и переведенный за рубежи родины на закупку оборудования для диагностического центра. Случилась на той стороне границы сверхнадежная партнерская фирма, за которой стояли обычные московские бандюки, прикупившие себе в услужение грамотных финансовых советников.
А дальше – все пошло, как по нотам.
Оказался господин Сафронов под банальной раздачей – меж двух пылающих огней. С одной стороны те самые московские «пацаны» со шпалерами, с другой банковская безопасность и чекисты с наручниками наготове, колоссальный шум в прессе и небогатый выбор между тюрьмой или безымянной могилой где-нибудь на стройке, в ближнем Подмосковье.
Тогда он нашел третий путь – благо на черный день были отложены кое-какие деньги.
Черновцы, где он пересидел самые «горячие» дни, залечивая простреленное плечо. Вильнюс, где он купил документы. Сонный городок Смела, недалеко от Черкасс, где он легализовался под новой фамилией, и Киев, где он, спустя полтора года после московского беспредела, начал жизнь «с ноля».
В новой жизни был и новый девиз – не высовываться!
Его искали. Иногда (очень редко) он звонил своему близкому другу, единственному из оставшихся в Москве, кому он мог доверять, и узнавал безрадостные новости.
Искало его ФСБ – друг говорил, что видел его фото, висящие рядом с фотографиями «чехов», объявленных в федеральный розыск. А это однозначно указывало на то, что и крепкие парни с толстыми золотыми цепями на шее, о нем не забыли. Несмотря на низкие лбы у них была хорошая память. Не хуже, чем у чекистов.
Раз в год, а иногда реже, о его деле, получившем название «дело о двухстах миллионах», писали газеты – журналисты стряхивали пыль со старых расследований, с преступлений, оставшихся не раскрытыми, и приводили дело Сафронова, как яркий пример коррумпированности и беспомощности органов, а также беспринципности новых русских бизнесменов.
Николай Алексеевич эту чушь читал, скрежетал зубами, напивался по-черному, но сделать ничего не мог.
Бессилие грызло его, как бездомный пес – кость: жадно и ожесточенно.
Он был человеком талантливым, деятельным, способным – в тысячи раз способнее тех, кто не обладая и маленькой толикой его достоинств, с успехом ковал денежные знаки.
Да, он был оторван от привычной среды! Он, еще не утратив модного московского лоска, канул в дебри провинции, словно нож в омут – безо всякой надежды выбраться.
Конечно, можно перечитать «Графа Монте-Кристо», но, скорее, как лекарство для души, а не как руководство к действию. И душе станет легче. А телу…
Тело останется в славном граде Киеве, который, несмотря на всю свою столичность, был в сравнении с Метрополией просто местечком. И это местечко должно было стать для Савенко новой родиной – стать мучительно, но неизбежно…
Потому, что вернуться назад нельзя.
Слишком хорошо запомнил Сафронов, ставший теперь Савенко, смертельный холод пронзивший его тем вечером февраля 1994 года, когда он, спотыкаясь, ковылял прочь от пылающего после выстрела из «мухи» «Мерседеса».
