Цветеньем и зеленью Ленинград словно бы вернул меня в страну моего детства Геленджик, разве что вместо гор на западе белели золотобокие облака, замершие над Балтикой невесомою дымною грядой. Но в чём действительно не обманули меня путеводители и календари, так это в великолепии городского архитектурного убранства, почти полном паритете освоенной суши и воды и в описании изысканного чугунного кружева оград и парапетов, украсившем не только фасады дворцов и тяжёлые арки мостов, но даже вполне обыкновенные здания и небольшие скверы.
На такого неискушённого провинциала, как я, Ленинград производил поистине гипнотическое действие. Да если бы только на меня одного! Гуляя по его улицам и бульварам, я безошибочно узнавал таких же очарованных городом неофитов не только по кургузым рубашкам и вышедшим из моды расклиненным брюкам-клёш, но и по рассеянным мечтательным взглядам, вбиравшими в себя всё, что по случаю или без попадалось им на пути.
Со временем город, конечно, их изменит, как изменил и меня, и незримо объединит нас всех, приехавших в Ленинград и сделавших его своим собеседником и другом.
Надо признать, что все города так или иначе обновляют себя. Со стороны непредвзятого наблюдателя любой город – это огромная стройплощадка, даже если изнутри кажется, что ничего значительного не происходит, разве что перекрашиваются фасады и меняются вывески первых этажей.
Сосновка тоже прирастала этажами и новизной. Застраивался Институтский, за политехническим парком по Тихорецкому тоже кипела работа – возводились новые корпуса, тянулись ввысь стальные фермы технических сооружений, строились жилые многоэтажки. Мы, молодые студенты, своим значительным большинством, чувствовали свою сопричастность происходящим переменам и в этом строительстве видели созидание новой жизни, свободной от косности, невежества, ханжества и эгоизма. Нам очень хотелось построить свой город-сад, сделать город ещё прекраснее, ещё удобнее для жизни, чтобы доказать прежде всего самим себе, что мы не зря некогда приехали в этот город. И тогда казалось, в своей будущей жизни мы будем только тем и заняты, что задачами и целями такого созидания.
А пока над Сосновкой горели разноцветными габаритными огнями монтажные краны, и контуры будущего были ещё неразличимы.
Но разве меняются только одни города? Меняются времена, они-то и меняют обличия городов и в какой-то степени переделывают людей, переделывают в той мере, в которой их вообще возможно переустроить и изменить. Казалось бы: при чём здесь неодушевлённые времена, когда всё должно зависеть от людей, от их намерений и от их понимания будущего. Отчего же тогда времена созидания сменяются эпохами разрушения и отрицания опыта предшествующих поколений? Наверное, всё-таки оттого, что времена не бездушны, как может показаться, а в них всегда присутствует свой особый дух, аккумулирующий и преобразующий в себе все человеческие чаяния, все людские надежды и их дерзновенные мечты о будущем. Но дух времени не имеет возможности нравственного выбора, ему чужды эмоции, на которых зиждутся все человеческие иллюзии и мифы, дух времени преобразует все эти фантомы воображения согласно вечному и неизменному алгоритму необходимостей, выработанному вовсе не человеком, а самой Природой. Оттого, наверное, нашими прекраснодушными помыслами выкладывается дорога, которая всегда идет не в том направлении, которое предполагается изначально. Как тут не вспомнить Александра Суворова, утверждавшего, что результат деятельности сентиментальных мечтателей обязательно оборачивается злом и жестокостью, безотносительно к чистоте и возвышенности их первоначальных помыслов.
