Тянусь к бутылке с вином и хватаю за горлышко, правой рукой хватаю Сергея за шею и со всего размаху прикладываю о стеклянную столешницу. В стороны летят осколки, приёмный отец сползает на пол. Я вскакиваю на диван, перепрыгиваю на подлокотник и с расстояния полтора метра швыряю бутылку Бледному в бледную харю.
По сложенному наскоряк плану я рассчитывал ослепить Стаса осколками и брызгами оставшегося на дне алкоголя, но всё сложилось куда удачнее.
Бутылка делает в воздухе пол-оборота и дном прилетает Бледному точно в нос. Я спрыгиваю с дивана, плечом убираю с дороги Стаса и в два шага достигаю двери.
От свободы меня отделяет поворот ключа и нажатие дверной ручки. Жаль оставлять свои кроссовки, но… Твою мать?! Где ключ?! Я вожу рукой по замку и ощущаю лишь холодную щель пустой замочной скважины.
– Не это ищешь, ублюдок? – позади меня вырастает силуэт Бледного. В его руке звенит связка ключей. – Ты же обещал остаться?!
Коридор озаряет красная вспышка энергии. Удар в лицо сравним с ударом кувалды. Я бьюсь затылком о дверь и сползаю на пол без сознания…
Очнулся я в тёмном и тесном помещении, где пахло бензином и моторным маслом. Жутко болело лицо. Мне не сразу удалось его пощупать, пришлось ухитриться и прилично изогнуться, чтобы дотащить руку через весь… багажник? Да, кажется, я лежал в багажнике. Лицо распухло. Причём распухло так сильно, что я и сам не мог узнать себя по тактильным ощущениям. Вдобавок очень сильно болела голова. Удар взрослого мужчины наполненным энергией кулаком не мог пройти незамеченно. Полагаю, в мою копилку можно было смело записать ещё одно сотрясение и, может быть, даже черепно-мозговую, хотя нет. Макушка пропиталась кровью, но на ощупь черепушка осталась целой. Столкновение с дверью оставило лишь двухсантиметровое рассечение.
Накатил приступ тошноты. Не только из-за сотрясения, сказывались вонь бензина и качка. Если судить по шуму резины и рёву двигателя, ехали мы быстро. Трасса или проспект. Звуки проезжающих мимо машин доносились редко, значит – трасса. Куда мы едем? Если начнёт трясти на кочках, а сквозь щели багажника полезет пыль, можно будет с уверенностью сказать, что они везут меня в глушь. Чтобы убить и закопать? Вряд ли. Хотели бы убить, уже убили бы. Да и смутные воспоминания вчерашнего вечера намекали, что я им для чего-то понадобился. Сергей чуть ли не на коленях умолял, чтобы я остался.
Вернул правую руку обратно к карману, пощупал. Слишком наивно. Конечно, они забрали телефон. Этот ублюдок Стас позаботился ключи из замочной скважины достать. Про телефон и говорить нечего.
Минут через двадцать мы остановились. Хлопнули двери, щёлкнул замок багажника, в лицо ударил дневной свет.
– Живой? – я узнал басистый голос Бледного. – Живой!
– Я сейчас! – сказал Сергей и ушёл.
Где-то с полминуты я привыкал к свету. Образ склонившегося над багажником чёрного пятна потихоньку обрёл черты и рельеф. На солнце Стас выглядел, будто ходячий труп, зато на его бледном лице отлично смотрелись рассечение и два фингала. Жаль, что синяки под глазами слишком сильно сливались с естественными синими кругами.
– Подъём!
Бледный рванул с энергией, отчего я пробкой вылетел из багажника и приземлился на ноги. В ступни врезались мелкие камушки гравия. Ублюдки позаботились о том, чтобы забрать телефон, а об обуви – нет.
Мы стояли рядом с огромными, метра четыре в высоту, воротами. За витиеватой железной решеткой виднелся особняк. Белые стены, красная крыша. По обе стороны от ворот, узор на которых складывался в букву «Х», были высажены ели, из-за которых сложно было оценить размеры как самого особняка, так и его территории.
