Елена отшатывается от двери, как от удара. Настоящего удара. Теперь он не притворяется.
Это ее дом. Да, он все время оплачивал счета, а раз так, говорил он, то и имущество принадлежит ему. Еленины родители подарили дом в деревеньке Зелёново его дочери, она – несовершеннолетняя, значит, дом по закону принадлежит и им тоже, ему и Елене. Но Елена за дом не платит, Тоня – тем более, он в любом суде это легко может доказать. Значит, его дом.
Елена ведь соглашалась с ним. Это было до того, как все окончательно испортилось. Иногда ей казалось, что если бы она чуть-чуть потерпела, то все можно было бы исправить. Они сходили бы к семейному психологу. Она могла бы просто не провоцировать. Неужели так сложно потерпеть и не провоцировать? Они же были так счастливы…
Он словно услышал ее, как всегда угадывал, даже если она ничего не говорила. Голос его был ласков и почти нежен:
– Открой, любимая.
Он ведь сначала так оберегал ее. Оберегал их с Тоней…
Елена проверяет запоры. Они новые, недавно поставлены. Раньше не было нужды запираться.
Елена прислоняется спиной к двери, лицом к комнате, но не видит ничего. Все расплылось, и толстый кусок дерева за спиной – самое надежное и спасительное, в чем она может быть точно уверена.
От громкого стука дверь будто бы содрогается. Но это не так. Вся ярость, какую он вкладывает в удар, не обладает достаточной силой, чтобы поколебать дверь. Однако один из замков все же громко звякает от удара. И Елене кажется, что этот удар пришелся прямо ей по спине. Как раньше…
Отшатнувшись, она быстро оборачивается и накрывает ладонью предательский замок.
– Уходи, откуда пришел!
– Мне холодно. Ты меня сама позвала.
Холодно… Это правда. Холодно и снаружи, и внутри.
Елена отворачивается от двери, опять обхватывает себя руками, как бы обнимая, раскачивается.
– Днем звала. Днем.
Плакала и звала. Но когда это было?
Ей психолог сказал: начинайте новую жизнь, начинайте с белого листа… Если ничего изменить не можете, меняйте себя, меняйте свое отношение.
И Елена терпела, даже не вспоминала, не вспоминала несколько месяцев. Не вспоминала, но и не забывала никогда. Не вспоминала, будто и не было ничего.
Там, за свидетельством о разводе, спрятано исковое заявление об определении порядка общения с ребенком. Неужели нужно было довести до этого? Неужели нельзя было как-то измениться самой, не пытаясь изменить его?..
– Сука!
Вот теперь он по-настоящему зол. И дверь по-настоящему трясется под его ударами, хотя не должна. Хотя не может такого быть…
Не может такого быть!
Прабабушка говорила, что нечистую силу надо остерегаться, но не бояться. Ее всегда отгонит молитва. Надо только верить. А кто он, если не нечисть?
Елена беззвучно шевелит губами, крестится. Слова молитвы путаются, она сбивается, начинает сначала…
Но удары в дверь постепенно стихают, значит, все же помогло.
– Мама, это кто? Белая собачка?
Голос малышки почти не слышен из-под одеял. Непонятно, испугана она или ей просто любопытно.
Елена мгновенно преодолевает расстояние от двери до детской кроватки, быстро садится на краешек, ласково гладит бочок:
– Белая собачка.
Пытается унять дрожь в голосе.
– А папа меня больше не заберет?
Елена отворачивается от кроватки и наконец начинает плакать – беззвучно, хотя хочется выть. Слезы катятся по щекам, капают с подбородка. В груди очень-очень больно. Очень больно.
Надо взять себя в руки. Как и во все эти дни. Бесконечные, уродливые, злые дни.
