– Викник, позови Полю, она мне нужна.
– Мне тоже, – не уступил Вик. – А почему ты так орешь в пять часов утра, Настя?
– Потому что у меня эйфория, полковник. Эйфория!
– Скорую вызвать, доктор? Все-таки эйфория – это неоправданное реальной действительностью повышенно-радостное настроение, отмечающееся при прогрессивном параличе, атеросклерозе и травмах мозга.
Возникновению взаимной симпатии такие диалоги не способствуют. Настасья потом спрашивает, где и когда Измайлов нахватался не связанных с его профессиональной деятельностью сведений. Я честно отвечаю, что в молодости от корки до корки прочитал на спор «Словарь иностранных слов». Она не верит. У меня самой уже развился легкий комплекс неполноценности из-за феноменальной памяти Вика. Он до сих пор цитирует тот словарь к месту и почти дословно – я проверяла.
Кроме того, Настасья полагает, что мне необходим более богатый и молодой муж.
– Ты жила по-человечески, Поля. Ну, теряешь же навыки в шике с годами.
– Согласись хотя бы с тем, что Измайлов красив, – требую я.
– Ага, был двадцать лет назад, – ворчит Настя, но взгляд отводит. – Расколдуйся, Поля! У тебя склонность к авантюрам, как медицинский случай, ты вечно участвуешь в опасных происшествиях. Вспомни обычный поход в лес после восьмого класса. Семьдесят человек из параллели спокойно прошли по тропинке, после чего ты на ней же наступила на змею. Семь тысяч баб прошли мимо этого Измайлова, и только ты запала. Поля, он руководит убойным отделом, поэтому ты внушила себе, будто с ним интересно.
Я устала переубеждать Настасью и пустила все на самотек.
На сей раз подруга моя перенесла известие о завтрашнем прибытии полковника спокойно. Сказала:
– Черт с ним, имеет право. У меня полоса невезения, Поля. Год назад прооперировала больного. Мужественный парень, выкарабкался, хотя перитонит был еще тот. А вчера умер от саркомы. Молниеносное течение. Спрашивается, зачем мучился? У нас в мединституте профессор был. Утверждал, что, если вас свела в могилу не опухоль, значит, вы до нее просто не дожили. Попроситься на усовершенствование, на какой-нибудь цикл по онкологии? Вдруг я тогда чего-то не доглядела?
– Настасья, пощади, – взмолилась я. – Невмоготу обычному человеку разговаривать на такие темы. Как бы вы с Виком ни собачились, а ведь очень похожи.
– Оскорбляешь?
– Боже упаси. Но для вас обоих смерть – это такая обыденность.
– Для тебя жизнь – обыденность, это гораздо страшнее, – пригвоздила Настя.
Я хотела потребовать разъяснений, но вместо того вдруг спросила:
– Ку-ку, спасительница, ты, помнится, паспорт мальчика сердечника держала и листала. Зовут его Антоном? Или мне послышалось? Адрес, фамилию, отчество не запомнила?
– Не – а, растерялась она. – Антон, точно. Прописка московская точно. Остальное вылетело из башки за ненадобностью. А что случилось? Пропало золотишко? Так он же ни на минуту один не оставался.
– Ничего у меня не пропало. Сама не соображу, почему и зачем задала тебе этот вопрос.
– Может, очередную статью замыслила о проблемах юношества? – в голосе Настасьи мешались дружеская надежда и врачебная тревога.
– Клянусь, нет. Само собой вырвалось.
– Поля, добром прошу, пей валерьянку. Ты перестаешь себя контролировать. Твоя крыша не, как у всех, раз в полгода уезжает. Она у тебя постоянно блуждающая.
– Спасибо, пока, завтра созвонимся, – поспешно закруглилась я.
