Бабушка и внук друг друга стоили. Она унеслась совершенствовать фигуру и обретать покой. Он уселся на кухонный стул и потребовал какао. Дня три будет подкладывать под мягкое место правую ногу и капризно повелевать. Потом я строгостью приведу ребенка в норму, потом мама снова заберет его к себе и возвратит испорченным вседозволенностью. Уму непостижимо, но когда он командует ею, она исполняет его прихоти настолько весело и легко, что, кажется, они играют. Когда же сын проделывает подобное со мной, создается тяжкое впечатление, будто малолетняя свинья смеет хамить матери. Я пробовала протестовать, требуя некоторого равенства условий существования Севки. «Мужчина должен учиться быть тираном, – отрезала мама. – Иначе, любая умело размалеванная кукла лишит его воли к жизни». «Папе ты всегда внушала обратное. Что-то вроде, мужчина силен, поэтому должен быть великодушным», – напомнила я. Нашла кому! «Папа – совсем другой случай, – усмехнулась она. – У папы другая группа крови и другой знак Зодиака. Кстати, почему я должна повторяться, и, если Бог послал мне двух мужчин, творить их одинаково»? Оспаривать ее право на творчество я не решаюсь.
Итак, постоянно попадающий из огня в полымя Севка вволю поерзал, подул на какао и забрызгал стол, уронил на пол печенье. Я терпела скорее из любопытства – сколько безобразий в минуту можно сделать – чем из покорности. Наконец, он угомонился, округлил глаза и прошептал:
– Мам, ты только никому не говори. Балерины пили водку. Много водки.
Во мне мгновенно воспряло давешнее сожаление о неразделенном с Настасьей спирте. Внутренне я солидаризировалась со всякой надравшейся в неурочный час Жизелью. И не сумела не то, что возмутиться, изобразить возмущение. А, наверное, нужно было бы воспользоваться моментом и раздуть в дитятке антиалкогольную искру. «Ладно, проехали, иногда и потушить доводится, если слишком рьяно раздуваешь», – подумала я. И ляпнула:
– Ну и что?
– Мамочка, они же балерины!
Сын почти визжал. Да, в прошлом году в его жизни случился «Щелкунчик». И вот балерины, читай неземные существа в потрясших Севку пачках и пуантах, созданные отхлебывать нектар из золотых кубков, облачившись в джинсы и кроссовки, лакали водяру из продающейся в каждой продуктовой лавке бутылки. Однако, повторюсь, вчера я вбила себе в голову, что наличие яда в крови оправдало бы мою дурость. И ничего другого сегодня изобрести не успела. Снова нахлынуло: какой-то подонок принял мои слова о христианской любви и дружбе за приглашение под ближайший куст. Сопливый недоумок влепил мне пощечину во дворе, в котором Севке еще гулять и гулять. На секунду померещилось, будто сын уже осведомлен об этом. Я похолодела. Если страх смерти – признак сердечного приступа, то у меня был сердечный приступ. Через силу, отвратительно заискивающим тоном я объяснила, что пить водку вредно всем, независимо от профессии. Он скуксился. «Подрасти, – мысленно утешила я сынишку. – Откроется, что балерины еще и с мужчинами спят, и тебе полегчает».
Теперь невольно скривилась я. Мало того, что все чаще ловлю себя на пошлых мыслях, так еще и в свете моего вчерашнего успеха у бандитствующего юнца тема секса стала мне так же неприятна, как и тема употребления спиртного. Я поняла, что обречена комплексовать, если сию секунду не начну избавляться от скверны. Надо было пробежаться по свежему воздуху, твердя нечто вроде: «Прошлое неизбежно, будущее свободно. Слишком высокая требовательность к себе попахивает гордыней». Собственно, твердить можно любую чушь, не задевающую самолюбия. Фокус в монотонном повторении одних фраз и борьбе с искушением аргументировано убеждать себя в их правильности.
