Гомер отправился из Филистии, когда подходил к завершению по еврейскому календарю шестой месяц тевет. Здесь, в Израиле, оказалось ненамного, но прохладнее, чем в покинутых им четверо суток назад поселениях. Теперь он находился в части Ханаанской земли севернее города Ашдода, где пробыл сутки, набрав там некоторую другую провизию, кроме тех, что подарили ему в поселения Фэхтер.
Светило солнце. Оказавшись наконец на просторах рынка города Гиввефона израильского колена Дан, Гомер желал скорей покинуть его и направиться обратно домой на родину. Но это никак не совпадало с его планами. А планы его включали такие детали, как найти работу на время, заработать денег, чтобы хватило добраться до дому, и после выполнения второго плана, сразу, где есть, было устроить временный ночлег.
Впрочем, Гомер был не только сочинитель поэм, он также увлекался познаниями реальности, соприкасающимися с его творческой деятельностью, а именно любомудрием или, по греческому языку, направлением, названным софистикой, где было понятие, что все есть целое, а целое есть одно связанное. такие размышления помогали ему проводить ночи на берегу Большого моря. Однако голод препятствовал всем философским наукам. И как-то раз, проходя мимо женщины, торговавшей свежей выпечкой, он долго разглядывал мучные изделия, не решаясь в свои почтенные тридцать лет схватить булки и бежать. Но помог случай. Один юноша с подпоясанным платьем-халатом прикупил у бубличницы шесть лепешек.
– Так, так, бабуля. Собери-ка мне штучек так шесть лепешек, да самых протопленных! – попросил юноша.
Женщина выглядела лет на пятьдесят пять, молча стала собирать Хесену, завернув в тряпицу.
– Что это?! – спросил Хесен.
– Что? – не понимала его женщина.
– Что это за тряпка такая, бабуль?! – спросил Хесен.
– Это не тряпка, юноша, это укрывало, кстати, тебе за нее один гир! – попросила женщина.
– Что?! За эту грязную тряпку?! – возмутился Хесен.
Собравшиеся позади него люди, изучавшие товар домашней кухонной утвари напротив лавки торговки, оглянулись на возмутившегося молодого человека, но ничего не говорили. Женщина, несмотря на признания городских жителей о том, что городская охрана вела не особый контроль, охранявший торговцев, все же закон покупателя и продавца оставались особые, самые доверенные друг к другу, и она не замедлила этим воспользоваться. Она была не из спокойных торговцев.
– Что значит «тряпка»?! Это настоящий ханаанский хлопок! Я его на рынке за два гира покупала! – отвечала женщина.
– Это?! Да наши прялки Филистии лучше соткут тебе за такую цену! – не унимался Хесен.
Он уже был слегка опьянен вином и сделал нужные покупки, и ему пора было возвращаться домой к Нефертатонптах.
– Эти ваши дикари, филистимлянин?! Не смеши меня! Плати деньги! Охрана! Охрана! – женщина звала рыночную стражу.
– Зачем охрану?! – сказал Хесен, утихомирившись и скорей обращаясь к самому себе. – Давай уже всех сюда ханаанских судей! Торгашка! – сказал он громче, тем самым еще больше возбудил бубличницу.
Отряд, проходивший мимо, заинтересовался происходящим. Кто-то из прохожих останавливался понаблюдать за ними, а кто, просто обратив внимание на скандал, проходили мимо.
Некоторое время женщина не знала, что сказать, и тут она посчитала наглость Хесена как за приближенного к знати Иерусалима.
– Я, молодой человек, знаю, что говорю. С тебя один гир за покрывало… – уже спокойным и ровным голосом сказала женщина.
