К нашему с Ленни внезапному появлению компания отнеслась вполне доброжелательно. Обычно суровый Владлен заулыбался и даже слегка разрумянился, отчего стал походить на подтаявшего Деда Мороза.
– Ситдаун, доча, – похлопал он на место подле себя.
– О, май гад. Как он похож на мой дед Урхо! – прошептала мне на ухо Ленни.
– Ну нет, кэп наш не такой уж и гад, – сострил я, не то чтобы слишком удачно.
Тем временем изрядно поддатый боцман, что называется, «снял тапочки и полез в душу». Обняв нас с Ленни за плечи, он со слезой в голосе принялся причитать:
– Ребята мои дорогие! Смотрю я на вас, и душа рыдает. Вы же классика, вечный сюжет – Рома и Юля, Орфей и Эвридика…
Боцман еще чего бы наговорил, но мужика захлестнули эмоции, и он, всхлипнув, с влажным носом полез целоваться. Полез, естественно, не ко мне…
Ленни, прижав к груди сжатые кулачки, со смущенной улыбкой попыталась спрятаться за моей надежной спиной. Спасая свою юную подругу от боцманских ласк, я сам бросился в его благоухающие объятья.
– Устиныч, стихи почитаете? Что-нибудь из классиков. Свои, например, – выдал я спасительную идею.
Бронислав Устиныч окинул публику вмиг прояснившимся взором.
– Вальдамир! – Боцман вскинул голову и принял позу, подобающую, на его взгляд, поэтической декламации.
– Елене, если затруднится с пониманием, все поясню сам.
– На языке Шекспира и Бернса? – догадался я.
– Именно! – не без вызова подтвердил благородный служитель Аполлона и открыл свой поэтический вечер: – Ода в белом верлибре, – посуровев лицом и голосом, провозгласил декламатор. Мне же, не знаю – почему, примерещилось: ода о белом верблюде.
– Раскинулся залив широкий, на много милей врезался он в землю!
От брака с солнцем и луной полярной рожден им был на побережье город, —
драматично зарокотал боцман.
Я тут же живо представил себе картину: как на некое побережье ползет на четвереньках хронически нетрезвый мужчина с роковой фамилией Залив. Мужчина нетрадиционно обременен огромным животом.
Несчастный басом стенает и охает, явно собираясь рожать, и не каких-то там мальчиков и девочек, нет – целый город! Несколько смущала проблема отцовства. Хотелось поинтересоваться: кто же, собственно, из двух небесных полярников – луна или солнце – собирается отвечать за содеянное?
– Яай шёнер икке! Я не понимай! – забеспокоилась Ленни.
– Ты не одинока, – поспешил успокоить я девушку.
Тут зазвучали патриотические мотивы, правда, уже не в белом, а скорее в военно-морском верлибре. Лицо Устиныча приобрело воинственное выражение, а голос посуровел:
– В борта союзного конвоя торпеды крупповский металл
Вгрызался хищно, за собою надежды он не оставлял.
Но след пиратской субмарины не растворялся в глубине.
Качались траурные пятна на русской северной волне!
«Вот это уже лучше, – решил я, – народу должно нравиться. „Глубине – волне“, даже как-то захлестывает».
– Йа, таккь. Я понимай. Cтихи про война с Гитлер. Итс ноу бэд. Эт-то неплохо, – подтвердила мое впечатление Ленни.
Далее последовали производственные сонеты. Устиныч здесь «замахнулся на Вильяма нашего Шекспира»:
– Постыла жизнь, и ни к чему пытаться
достоинства хоть каплю сохранить.
Несчастный человек, я должен унижаться,
лишь б что-нибудь на складе получить.
Частица «лишь б», произнесенная с нервическим скрежетом зубовным, впечатляла особо.
Драматически прозвучало стихотворение «Под судом». Эта была реальная история из жизни Устиныча, когда на траулере «Краснозн
