Максим вернулся к столу, вскоре подошёл проводник со стаканами, и Иваныч разлил в четыре стакана водку, а Максиму сунул в руки бутылку с лимонадом. Оно было и к лучшему, водку Максим всё одно бы пить не стал.
– Ну, вздрогнули!
Выпили по первой. Люба тоже выпила свою порцию легко и непринуждённо, словно дома вместо кефира каждый день её потребляла. Иваныч взял корочку в руки, понюхал и положил.
– Корку не угрызу, а вот занюхать – святое дело, – и он протянул руку за мякишем. – Максимка, дай-ка ножик, лучку покрошим.
Ну вот, сейчас глаза жечь будет, да луком вонять, но делать нечего. Максим нехотя протянул нож Иванычу. Тот ловко почистил луковицу, отвергнув Любину помощь, словно хлопотать по столу и не женское вовсе дело. Нарезал луковицу дольками, бросил себе рот пару штук и, насадив на нож одну, протянул Максиму. Он в ужасе замотал головой.
– Шо, паря, лук не уважаешь? Кто лук не уважает, тот хворый будет! Все витамины в ём! Мы знашь, как в войну за лучком охотились! Витаминоз у всех был.
– Авитаминоз.
– А ты не встревай, коли Иваныч говорит. Кака разница? Мне всё едино, шо витаминоз, шо авитаминоз. Кабы не лук, то и энтих зубов мне не видать. Ну, по второй!
Водку допили и по стаканам разлили лимонад. Максим сначала не хотел брать курицу и хлеб, побывавшие в руках Иваныча, но тот так аппетитно чавкал, а курица была такая поджаристая, что Макс решил плюнуть на гигиену, которую клятвенно обещал матери соблюдать в дороге, и стал есть наравне с остальными. Допили лимонад, и Максима опять послали отнести стаканы проводнику и сказать, чтоб принёс чай. Вскоре появился проводник, изрядно подобревший после выпитой водки. Принёс поднос с парящими стаканами, проворно составил их на столик, деньги, однако, попросил отдать тут же, на месте, и все полезли к своим кошелькам. Потом мужчина вернулся вновь за стаканами и принёс постельное бельё, положил его на нижнюю полку и опять аккуратно собрал со всех деньги. Пересчитал, сунул в карман, из другого достал тесьму и завязал, протянув её между верхними полками, раскрыл длинную простыню и накинул на неё:
– Ну вот, у вас теперь купе по цене плацкарты, – и засмеялся, довольный своей шуткой.
И действительно, стало как-то уютней. Теперь проходившие по коридору, не могли заглядывать к ним в ячейку и смотреть, что они пьют и едят. И Любаня, попросившая мужиков на минуту выйти в проход, смогла переодеться в самодельном купе и предстала перед ними в лёгком домашнем халатике. Она повеселела от выпитой водки и была очень даже соблазнительной. Но куда там Максиму за тётками ухаживать, вон, Николай сразу приободрился и начал комплименты выдавать. Любаня зарделась, но видно было, что приятно ей мужское внимание. И Максим переоделся в спортивное, только Любу не просил выйти. Отвернулась к окошку и достаточно. Потом он сообразил, что наверняка весь отражался в окне, да что там рассматривать, что она, трусов семейных не видела, в самом деле?
Максим запрыгнул на свою верхнюю полку. Иваныч сидел под ним, Максим видел его ноги. А Николай с Любой расположились напротив. Иваныч обстоятельно рассказывал свою историю, после которой он в бога уверовал.
– А немец по нам ка-а-ак жахнет! И трындец! Вот я туточки сидел в окопе, а глаза открыл на другом конце. Мать моя женщина! Это что ж творится, ни одного человека со взвода не уцелело, токмо я один. Тут тебе и руки, и ноги оторванные, а я цел. Башкой только двинулся. Тут ещё и мины стали залетать. И рвутся, гадины, одна за одной, а я хоть бы хны, ни царапины. Командир потом сказал, что если б наверняка не знал, что я со всеми в окопе сидел, то как дезертира бы велел расстрелять, потому как не бывает такого везения. А я цел и невредим. Во как, с тех пор я в боженьку и уверовал. Ну ладно, чегой-то меня на сон сморило. Ща как улягусь, и могёте поверх меня с пушек по немцам палить, всё одно до утра не проснусь.
