Ей стало нестерпимо жалко себя, своих напрасных трудов и надежд.
Более того, она чуть не поплатилась жизнью, вернее сказать, чуть не наложила на себя руки, когда выяснила, что беременна.
Спасибо тете Лизе, маминой сестре.
Она поехала в Горняк и все рассказала бабушке, ну та и кинулась спасать свою непутевую дочь.
Приехав и убедившись в истине тети Лизиных слов, со свойственной ей прозорливостью спросила:
– А ну-ка, доченька, побачь в окно. Подывилась! Ну шо, богато там свита?
– Что вы, и так ясно – весь белый свет, – удивилась мама.
– Вись билый свит. А ты думаешь, вин тильки здеся? Дывись, скилько его снаружи. Жизнь бильше, чем те стены, в которых мы живем. Верю, як тебе тяжко, но треба жити. Господь дал нам цу жизнь, и тильки вин вправе ее забрать. Война, голод, нищета не сломили нас, теперь и треба жить да радуватися. Давай сбирайся, поихали до дому.
Вот так примерно с украинским акцентом все было сказано. И забрала нас оттуда.
Ну времена еще были очень тяжелые.
Бабушкин муж, Валин отец, все болел, Ванька-рыжий учился в школе, но как учился! Больше был в бегах, чем в школе. Работали только Виктор и бабушка. Но, несмотря ни на что, мы снова жили в доме, где мне довелось родиться.
Дом был очень старенький и частенько ремонтировался силами бабушкиных рук.
Ах, бабушка, бабушка! Моя милая, родненькая бабушка! Сколько ж тебе досталось?!
О твоей тяжкой и трудной доле надо тоже говорить долго и отдельно. Поэтому лучше оставлю эту тему. Главное, ты никогда не поддавалась да и не поддаешься никакому унынию.
С бабушкиной помощью мама избавилась от ненужной беременности, хотя чуть не умерла, но все-таки выкарабкалась, и наша жизнь пошла по старому руслу.
Для чего мне захотелось заострить внимание именно на этом моменте жизни?
Наверно, потому, что в это время я стала осознавать себя уже как нечто вразумительное. У меня появились этакие мыслишки, размышления, правда, короткие, как будто кто-то включал и выключал свет в моей маленькой головке.
Зато это было уже мое личное восприятие жизни. Хотя мама утверждает, что этого не может быть, слишком мала я была. Но я отчетливо помню место, куда мы с ней ходили за коровой, дом тети Лизы и ее светловолосого карапузика Павлика.
Очень хорошо запомнился огромный сундук, где мы с мамой сидели, а я почему-то вошкалась позади нее, пока не упала. Падение длилось слишком долго, а внутри что-то сжалось от непонятного страха, испытанного во время падения. Этакое необъяснимое словами состояние.
Также запомнилось место, где мы с мамой ждали стадо, как бродили в зарослях, которые мама называла «забокой». Во мне до сих пор звучат интонации маминого голоса – «забока, ягодка, вкуснятина».
Именно с этих пор стала осознавать себя, свое «я».
Сама забока особенно врезалась в память еще тем, что здесь произошло нечто интересное. Там, в кустах, мы нашли живого маленького птенчика.
Мама объяснила, что он выпал из гнезда. Взяв его в руки, она попыталась найти это гнездо.
– Алька, хочешь подержать? На, да не бойся, он не кусается.
С испугом взяла птенчика обеими руками. Тот сначала затрепыхался, а затем затих. Ощущая, как в теплом маленьком комочке что-то бьется внутри, спросила:
– Мам, а что это так стучит у него внутри?
– Наверно, душа птенца.
– А что такое душа птенца?
Мама положила свою теплую руку на середину моей груди и спросила:
– Чувствуешь, как здесь что-то шевелится и стучит?
