Елена зябко передёрнула плечами, ей показалось, что тени в кабинете вдруг стали отчётливее и резче, а воздух холоднее и плотнее. Чужая смерть незвано пришла и вольготно расположилась, праздно зевая шакальей пастью, выжидая… Как бы говоря каждому: «Я здесь. Я прихожу, когда хочу. И могу прийти за тобой».
Плечи ссутулились. Доктор листала принесённую Иваном карту, понимая, что оперировать бессмысленно, метастазы почти везде. Остаётся тяжёлое лечение, способное хоть немного отсрочить неизбежное.
Она захлопнула карту, выпрямилась, улыбнулась и… начала говорить округлые, уже почти заученные фразы о том, что нужно верить в то, что выздоровление возможно на любой стадии, что настрой самого пациента – это половина дела… и так далее и так далее…
– В-вы будете оперировать? – Иван её перебил, спросив довольно резко.
– К сожалению, уже невозможно, просто невозможно, метастазирование слишком обширное. Я бы и хотела вас хоть чем-то порадовать…
– Доктор, сколько? – голос женщины тихо, но отчётливо прошелестел в кабинетной тишине.
– Прогнозы делать – занятие неблагодарное и бессмысленное, – начала она, но, заглянув в глаза Светланы Афанасьевны, остановилась, снова взяла карту в руки, пробежала глазами по строчкам анализов и эпикризов, задумалась… – Могу предположить год-полтора.
В таких разговорах она всегда называла цифру, значительно превышающую реальный прогноз.
– Спасибо, – вместо пациентки ответил её сын и встал, глядя на мать, – пойдём, мама.
Он бережно взял её под локоть, помогая подняться со стула, случайно обнажил запястье, и Елена заметила, что у неё, как и у него на руке, словно тонкий браслет, повязана красная лента.
«Может, они сектанты какие-нибудь», – подумала она и тут же сказала:
– Погодите, я хочу вам дать координаты очень хорошего хосписа, он как раз в центре, на Фонтанке, там прекрасные врачи и…
– Спасибо, – Светлана Афанасьевна посмотрела на сына, – мы…
– Мы знаем, – неопределённо сказал он, – спасибо, мы справимся. Пойдём, мама.
Они медленно направились к выходу.
– Иван, вы, пожалуйста, держите меня в курсе, – вдогонку им говорила Елена, почему-то она чувствовала себя виноватой.
Так бывало, хотя и крайне редко, она уже давно научилась абстрагироваться от каждой пациентки, но порой кто-то пробивался сквозь её тщательно выстроенную броню. И тогда её накрывало странное чувство вины… вины и бессилия перед жизнью. За неизбежную грядущую смерть.
Он открыл дверь матери и придерживал её, пока та выходила. Обернулся к Елене, встретился с ней взглядом:
– Хорошо.
Они вышли.
Елена рухнула в кресло, открыла заветный ящик и достала коньяк. Ей хотелось выпить немедленно, но она вспомнила, что её ждут на консилиуме.
– Дома, – громко сказала она, – всё дома.
Положила бутылку на место, закрыла ящик на ключ и вышла из кабинета.
– Мам… м-м-мам, н-ну к-к-ак он мог! – Кира рыдала, сглатывая слова. – Н-н-ну ч-что мне теперь д-делать?
– Погоди, – Елена села рядом с ней на кровать, – успокойся. Давай по порядку. Что случилось? Когда? Ты про Серёжу?
Дочь кивнула. Она сидела, обнимая подушку, лицо раскраснелось от слёз.
– Он… он сказал, что не уверен… маа-а-ам… – И она снова заплакала, уткнувшись в голубую наволочку.
– Ну, погоди, по-годи, – Елена подсела ближе и стала гладить её по волосам, – он сказал, что не готов жениться?
– Ч-что в‐в-всё не готов, к-к-о всему не готов! Я же… мы же… а как же кольцо? А как же… – Она обхватила руками живот.
