Все тем же низким, безумным голосом он повторял, как она разочаровала его, разбила ему сердце.
– О, Роуз, моя жизнь – сплошная цепь разочарований, – твердил он. – Я надеялся, с тобой все будет иначе. О, Роуз, из всех цветов на земле ты была прекраснейшей, прекраснее всех остальных.
Он шагнул к ней. Девушка из последних сил пыталась приподняться.
– Выпьем же вместе эту чашу!
Роуз попыталась отшатнуться, отползти назад, скатиться с кровати – но правой рукой он перехватил ее запястье, а левой поднял стакан повыше, чтобы она не могла дотянуться.
– Ну хватит, Роуз, прекрати! – прорычал он сквозь стиснутые зубы. – Ради всего святого, сохрани же хоть каплю достоинства.
В окно вдруг ударили два ярких луча – фары подъехавшего автомобиля.
Роуз завизжала, завизжала так громко, как только могла. Все было совсем не так, как в кошмарах, когда пытаешься закричать, но не можешь. Напротив, крики сами собой рвались с ее уст, она не контролировала себя.
Гарднер притянул ее к себе, тоже перешел на крик, пытаясь перекрыть ее визг:
– Ты самое ужасное разочарование моей жизни! А теперь, когда я пытаюсь все исправить, начать все сначала – исцелить все, для нас обоих, для тебя и меня, ты так со мной обошлась. Роуз, со мной, со мной!
Тыльной стороной руки он ударил ее по лицу, швырнул на подушку.
Темнота.
А когда Роуз открыла глаза, рот ее уже был полон какой-то гнусной, жгучей жидкости. Гарднер двумя пальцами зажимал ей нос. Девушка задохнулась, подавилась, попыталась кричать. Жуткий вкус! Горло пылало огнем, в груди тоже все горело.
Гарднер плеснул в нее из стакана. Вязкая жидкость разлилась по всему лицу, обжигая щеки и шею. Запах был химический, едкий, острый.
Роуз билась и вырывалась, сражаясь со своим мучителем. Лягала его обеими ногами. Ее вырвало прямо на кровать. Но Гарднер не отпускал, плеснул на нее снова. Девушка попыталась отвернуться, чувствуя, как жидкость вновь растекается по лицу. На этот раз попало в глаза. Роуз перестала видеть. Глаза горели.
От двери раздался гневный окрик Мюррея:
– Отпусти ее!
А в следующую секунду Роуз оказалась свободна. Душераздирающе крича и цепляясь за покрывало, она корчилась на постели и безуспешно силилась вытереть лицо и глаза.
Рядом слышался шум борьбы, треск мебели. С оглушительным звоном разбилось зеркальное трюмо.
– Роуз, это я. – Мюррей подхватил девушку на руки и бегом понес прочь из спальни и вниз по лестнице.
Издали слышался звук приближающихся сирен.
– Мюррей, я ослепла, – всхлипывала Роуз. – Мюррей, горло горит.
Роуз очнулась в реанимации: на глазах плотная повязка, горло невыносимо болит, руки привязаны, так что даже не пошевелишься.
Рядом находились тетя Мардж и Мюррей. Они отчаянно пытались связаться с дядей Лестаном, ни на миг не прекращали попыток. Они отыщут, непременно отыщут его!
– Я ослепла, да? – хотела было спросить Роуз, но не сумела издать ни звука. Грудь разрывала ужасная боль.
Мюррей заверил девушку, что Гарднер Пейлстоун мертв. Погиб в ходе драки с Мюрреем, от удара по голове.
Уголовное дело было в два счета закрыто – все совершенно ясно: попытка убийства и самоубийства. Ублюдок (Мюррей иначе Гарднера и не называл) уже поместил в Интернете прощальную записку, в которой недвусмысленно сообщил, что намерен подарить Роуз «горящий болиголов» – образ из стихотворения его любимого Уильямса. Заканчивалась записка стихотворением, в котором он просил смешать их бренный прах. Тетя Мардж велела Мюррею замолчать.
