– Хммм… где я был… – отозвался Ромео, мечтательно закатывая глаза. – Ах, братец, я любовался совершенной красотой – но это была красота, которая вызывает глубокую печаль. Она слишком прекрасна, слишком мудра и справедлива, она слишком хороша, чтобы услышать мои мольбы.
Он был очень пьян и опасно близок к тому, чтобы начать декламировать свои несчастные стихи.
– И кто же вдохновляет тебя на такую высокопарную бессмыслицу?
– Я не намерен называть ее имя в этом обществе, но, увы, кузен, я полюбил женщину. На свою беду.
– Мы все любили женщин, и почти всегда на свою беду. Всем нам приходилось страдать.
Ромео, даже пьяный, все-таки соображал, что произносить имя Капулетти за столом в доме Монтекки было бы безумием, – он позволил мне прочитать это между строк.
– Это другое, – качнул он головой. – Она не может ответить на мою любовь – она связана по рукам и ногам. Я живой труп, Бенволио. Я раздавлен, я убит любовью.
Вернулся слуга с миской горячего супа, он поставил ее перед Ромео, а рядом водрузил тарелочку со свежим хлебом. От супа в прохладном воздухе подымался легкий парок, я чувствовал аромат свинины и лука. Ромео опустил кусок хлеба в бульон и с жадностью вцепился в него зубами.
– Я вижу, для мертвого у тебя неплохой аппетит, – заметил я. – Ты надеешься, что она все-таки передумает?
– Или она передумает, или я зачахну и умру. – Он сказал это с необыкновенной уверенностью и откусил еще кусок хлеба. – Сегодня вечером она прочтет эти слова. И они добавятся к тому хору признаний, которые я уже послал ей. Она должна скоро передумать.
– Хор… И как много этих признаний ты ей уже послал?
– Шесть. Нет, семь.
Я смотрел, как он ест суп. Мне не хотелось задавать этот вопрос, но я знал, что должен.
– И ты… ты подписывал их?
– Конечно, – ответил этот тупица и пронес ложку мимо рта, даже не замечая, что горячая жидкость течет у него по подбородку. – Ой.
Ромео вытер подбородок тыльной стороной ладони, хмуро посмотрел на миску, а потом взял ее обеими руками, поднял и сделал большой глоток.
– Я же не мог допустить, чтобы она считала автором кого-нибудь еще, другого обожателя. Я же не дурак, Бенволио. Я прекрасно понимаю, что это неблагоразумно. Но любовь вообще неблагоразумна! Твой собственный отец привез жену из Англии! Разве это было благоразумно?
Я с трудом удержался, чтобы не всадить ему в глотку нож, лежавший слева от меня на подносе. Сделав глубокий вдох, я зажмурился, стараясь прогнать красную пелену, вставшую перед глазами.
– Не стоит вмешивать сюда мою мать, – сказал я.
Оскорбления от бабушки – это одно дело, но Ромео, который использует мое происхождение, чтобы оправдать собственное безумие…
– Даже если родственники этой девушки не прикончат тебя где-нибудь в темном закоулке, я уверен, что Железная Синьора обязательно прикажет приковать тебя к мокрой стене глубоко-глубоко под землей и будет изгонять из тебя безумие при помощи кнутов и раскаленных утюгов. Готов держать пари, что тогда ты вряд ли будешь испытывать нежность к своей теперешней пассии.
Он было достаточно сообразителен, чтобы понять, что я говорю серьезно, и пьяная гримаса на его лице сменилась гораздо более подходящим выражением лица: на нем отразилась тревога.
– Она же просто девчонка, – сказал кузен. – Никто же не относится к таким вещам всерьез.
– Бабушка относится. И многие другие тоже. И нет сомнений, что твоя неземная любовь уже стала предметом сплетен на площади.
