Принцип причинности - страница 24

Так бесславно кончил свою жизнь ВВАС-2. Третий шар Ваське синоптики так не дали, хотя шаров у них было полно, водорода – тоже. Но после случая с Тихоном они стали осмотрительней – вдруг пожар кто устроит или ещё какое ЧП?

Мальчишки, после того как всех четверых выпороли и все четверо отсидели в тоске положенные дни дома, начали строить новые планы. Переписка через тайник возобновилась. Откуда им было знать, что заводское начальство велело исправить освещение водосброса? И что пришёл электрик и часа полтора возился в щите с приборами и контрольной лампочкой, что-то скручивал и привинчивал? В том самом щите, что находился в укромном месте, на фонарном столбе, ночами освещавшем водосброс на плотине. В удобном месте, где и людей мало, и мальчишек, на полдороги от Кадочниково до Серебровки. Не могли они этого знать и не знали. Поэтому Вовка смело полез в тайник за запиской. День был дождливый, промозглый, Вовка промочил ноги, да и куртка у него промокла насквозь. Знакомым кривым гвоздём он ловко открыл замок, распахнул железную дверку щита и заглянул внутрь. Записка внутри была, она лежала себе в дальнем углу, за проводами. Вовка потянулся за ней – не хватило роста достать. Тогда он подтащил старое оцинкованное ведро, что валялось неподалеку, перевернул вверх дном и встал на него, как на пьедестал. Ну вот, совсем другое дело! Он потянулся за запиской, опершись второй рукой на железный край щита, и поскользнулся на мокром дне ведра, потерял равновесие. Он ударился головой в оголённую медную шину. С треском сыпанули жёлтые искры, и Вовка провалился в темноту.

Я не мог не прийти к нему на похороны. Бросил дела, отпросился с работы – и поехал. И конечно опоздал. Когда я добрался до места, автобусы с чёрной полосой вдоль борта уже выезжали из арки. Пришлось пристраиваться в хвост колонны и тащиться за ней до самого кладбища, а там идти пешком за гробом, надев на себя маску скорби.

Когда гроб установили на свежий холмик земли, чтобы попрощаться с покойным, я узнал его. Мёртвый, осунувшийся, со впалыми щеками он стал похож на Вовку из Серебровки. Да чего там – похож… Он и был!.. Надо же, как в жизни бывает. Друг детства объявился. И сразу ушёл. Обидно. Жалко и обидно.

Над могилой тучный краснолицый мужчина долго и нудно произносил речь и никак не мог закруглиться. Наконец он смолк, и гроб в полной тишине – ни оркестра, ни рыданий родственников – опустили в могилу, и я бросил свою горсть земли. Могильщики взялись за лопаты. Я подошёл к вдове и матери, произнёс слова утешения. Мне они казались пустыми и никчёмными. Представляться я не стал, момент не тот, пусть думают, что я сослуживец. Его мама, седая сгорбленная старушка с добрым лицом, посмотрела на меня и сказала удивительно спокойным голосом:

– Спасибо, что пришёл, Слава.

Весь вечер я ходил сам не свой, на меня с поразительной, пугающей яркостью обрушились воспоминания далекого прошлого. И Володина смерть, и рукопись всколыхнули память, и я вспомнил в мельчайших подробностях, будто это было вчера, мальчишку в драных сандалиях, рваных штанах, в линялой клетчатой рубашке. Всплыла в памяти и столярка, в низкие маленькие окна которой бил косыми лучами яркий солнечный свет, и в его лучах всегда весело плясали мириады пылинок, и вкусно пахло воском и свежеструганным деревом. Я не спал полночи, ворочался в постели с боку на бок и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Эх, Вовка-Вовка, ссыт и месь… И как это его мама меня вспомнила и назвала по имени? Как узнала? И почему она была так убийственно спокойна, будто и не её сына хоронили? И жена была спокойна. Странно это… Забылся я только перед рассветом.