И тогда она начала кричать. Крик ее скорее напоминал какой-то ужасный утробный вой.
Родионов выругался, деловито подошел ко мне, пройдя мимо Ростовцева, и снял с меня полотенце, освободил мне рот. Затем вернулся к катающейся по полу Анне. Несколько раз ударил ее в лицо – без злости, совершенно хладнокровно, чтобы не дергалась. Пока она морщилась от боли, майор заткнул ей рот так же, как она затыкала его мне, затем перевернул ее на живот и застегнул браслеты наручников у нее за спиной. Я увидела на спине его куртки след от пулевого ранения с запекшейся кровью, но непохоже было, чтобы рана хоть как-то ограничивала движения Родионова.
То, что он сделал с Анной, было вне моего понимания.
Пока майор вязал Точилину, Дима стоял рядом, не шевелился и безотрывно смотрел в зеркало, на отражение нашей несостоявшейся убийцы. Не знаю, что он там увидел. Видимо, все никак не мог отойти от шока.
Закончив с наручниками, Родионов взял из ящика стола длинный кухонный нож и снова подошел ко мне.
– Потерпи, – коротко сказал он и деловито просунул лезвие между моим запястьем и пластиковой стяжкой. Одно движение – и пластик с легким щелчком разорвался, наконец-то освободив меня.
Отвлекшись от зеркала, Ростовцев, наконец, пришел в себя и бросился ко мне.
– Ты цела? – обеспокоенно спросил он.
– Да, все нормально. Она меня не тронула.
Родионов подошел к брошенному Точилиной пистолету и аккуратно поднял его с пола, обернув носовым платком.
– Интересно, откуда у нее такая крутая волына… – сказал он.
– Это мой, – честно признался Дима. – Дал ей для самозащиты.
– Держи, гений, – Родионов вернул оружие владельцу. – И впредь не суй свой ствол кому попало.
Прозвучало крайне двусмысленно. Очевидно, так и было задумано.
Дима ничего ему не ответил. Помог мне подняться.
– Что вы с ней сделали? – спросила я у майора.
– Применил немного малоизвестной, но эффективной психотехники. Не смогу объяснить, это нужно прочувствовать.
Какая такая психотехника? Что за чушь? Но пояснять он, очевидно, ничего не станет. По крайней мере, при Ростовцеве.
– Вы ранены, – сказала я.
– Есть такое. Но можете не переживать – пуля прошла навылет, важные органы не задеты. Кровотечение прекратилось. Я хорошо контролирую боль. Спокойно проживу еще пару суток, даже без медицинского вмешательства.
Теперь, когда опасность миновала, я увидела совсем другого Родионова – рассудительного, спокойного. Ничего общего с человеком, который направлял мне в лицо пистолет еще вчера.
Но Диму, похоже, интересовало другое. Как будто эти способности Родионова – какая-то мелочь.
– Она долго будет такой? – спросил Ростовцев.
– Если я ей не помогу, то очень долго. До конца своей жизни, если точнее. Потому что я не буду ей помогать.
– Саша, мне нужно поговорить с ней. Наедине.
– Посмотрим, получится ли, – усмехнулся Родионов.
– Ты же… Ты же не хочешь убить ее?
– Очень хочу. Но кто я такой, чтобы преступать закон, Дима? Заслуживаю ли я права судить?
– Заслуживаете, – сухо ответила я, сжав пересохшие губы.
– Правда? Любопытно… Но все же, я не вправе. Я не испытывал такого ужаса, как все эти женщины. Вот вы, Елизавета Лазаревна, другое дело. От ужасной и мучительной смерти вас отделяло несколько минут. Вы храбро боролись, но ваша попытка спастись провалилась… вы сполна хлебнули отчаяния. И сейчас, – Родионов повернулся и указал ножом в сторону Точилиной, – это животное находится в вашей власти.
