Свет в амбар почти не проникал. Присмотрелась и различила два тела, лежащие друг на друге и ритмично двигающееся. Мужское - сверху, но света мало так, что разглядеть толком можно только пятки и пальцы ног. Да большего и не надо - и так противно. Противно, словно мой амбар осквернён. Знала, конечно, что и мои братья сюда своих девок водят, но то - свои, им можно, а это - хмырь какой-то, и теперь этим хмырём провоняет весь амбар, никакая вяленая рыба эту вонь не отобьёт. Так мне взаправду тогда показалось, когда смотрела на его пятки и слушала приглушённые стоны. Я поспешила уйти, пока меня не заметили, но случайно задела дверь второпях. Та протяжно скрипнула, и я поспешно спряталась за угол, притаившись в тени от куста смородины.
Мужчина вышел из амбара быстро. Глянул по сторонам, но меня не заметил. Он был обнажён и в свете ночных звёзд хорошо виден, так что я старалась смотреть на его лицо или хотя бы голый торс, но никак не ниже. Фигура у него, кстати, была вполне ничего. Костлявым или толстым он не был. У Сеньки, брата Олеськиного, мускулов побольше, но этому, вроде как, так даже идёт. Наверно, это даже красивей, когда мышцы не так ярко выражены. А ещё в свете звёзд был отлично виден белый шрам на его груди, в области сердца и странный очень, кривой, но круглый контур почти замкнутый.
Мужчина огляделся, но меня не заметил. Уже хорошо. Хотя странно: мне казалось, раз человек прошёл такой путь от города до нашей деревни, то должен быть ловчее и смекалистей. А этот вышел голый и безоружный, да ещё и не заметил меня. В общем, глупый какой-то.
Он вернулся в строение и вскоре из него снова послышались постанывания. Я, наконец, смогла ретироваться. Нужно было ещё забежать к рукомойнику и умыть лицо - противное липкое ощущение предательства меня никак не хотело покидать. Было обидно, что мне ещё недавно хотелось посмотреть на этого человека и увидеть его улыбку, а он... Это было глупое, но неподвластное мне чувство, о котором никто не узнал и о котором я вскоре тоже позабыла, весело болтая с Олеськой на чердаке и уплетая добытые медовые колечки.
Чердак Олеськин - уютнейшее место, мы там с детства любим ночевать. Только кроватей там нет, матраса два брошено: один у одного ската крыши, второй - у другого. И барахла много. Всякого разного, что в доме только мешается, а выбросить жалко.
Любила я это место. И посиделки ночные. И разговоры. Только сегодня нет-нет, а всё равно все темы сводились к постояльцам. Я старалась не вникать в них и только смеяться да шутить, когда мы придумывали причины, по которым эти двое вообще забрели в наши края.
***
Проснулась я резко, села и огляделась. Олеськин чердак. И я. Рядом - никого, хотя только что, во сне, я была не одна. С мужчиной была, если честно. Да-да, с тем самым, который ночевал у нас в амбаре. Вот ведь фантазии и миры сновидений: иногда такое привидится, что и не знаешь, как к этому относиться. Правда, сейчас моё отношение легко описывалось одним словом: зла. Я была зла. На него. Сны, такие, как сегодня, мне снились редко, и в основном с участием олеськиного Сеньки. А сегодня из-за этого амбарного хмыря мне снились совершенно непотребные вещи, да так явственно, что казалось, его чувственные стоны я слышала наяву, и руки его ласкали меня тоже почти по-настоящему. Надо заметить, стоны его и вправду произвели на меня впечатление, да ещё то, что он вышел на улицу и показался мне во всей красе, тоже отложило отпечаток в памяти. Но того, что он мне приснится и будет во сне со мной, этого я не предполагала и теперь во всём винила мужчину. И в том, что мне понравился сон, и в том, что это был только сон. Не то, чтобы мне хотелось наяву, просто в тот момент, когда я проснулась, было и вправду немного досадно.
