– Никакой импровизации, никаких твоих магических предметов, никаких громких речей от «Предвестника Краста», договорились? – занудно спросил Яков раз эдак в десятый.
– Меньше всего нам нужно, чтобы по всей стране вспыхнули культы, как там, – скривила своё личико Мидори, – Хотя… это будет неизбежно. Но если ты правильно себя подашь, Кирн, если продемонстрируешь, что действительно являешься лишь полоумным Бессом, а не провозвестником смерти и демоническим послом – то это пойдет только на пользу твоему имиджу. На пользу всем нам.
– За «полоумного Бесса» прям спасибо, – кисло поблагодарил я неживую ехидну, – Так-то у меня были проблемы с самоопределением.
– Всегда пожалуйста, дорогой родитель, – неживая важно кивнула, сохраняя выражение мыслящего кирпича на лица.
– Готовьте успокоительное «внучку», – пообещал я напоследок, поднимаясь в воздух с открытой палубы старого дирижабля, – Оно ему точно понадобится.
Неторопливо снижаясь к темно-зеленому пятну огромного леса, я продолжил задаваться одним вопросом – а у меня вообще получиться сделать так, чтобы никто серьезно не пострадал?
Ну, война план покажет.
Глава 5 Оскорбление чувств
– Что я делаю со своей жизнью?
Вопрос был задан риторически, а может даже и самому себе. Возможно, даже оба варианта были бы беспросветно верны, но ответило мне совершенно постороннее лицо. Хотя я совсем не был уверен в том, что лицо, только что выстрелившее в меня из арбалета, можно считать посторонним. Ведь на самом деле-то как? Человек тебя убить хочет, старается, прикладывает силы (иногда и все) – так к левым разумным не относятся.
А вектор эмоций? Это дело десятое.
– Да какая у тебя жизнь, убивец! – прокряхтел старый дед, занятый бесплодными попытками вновь натянуть тетиву старого арбалета. Пышные седые усы фэнтезийного пенсионера стояли дыбом, шея и щеки налились нездоровым багрянцем, решимость сквозила в каждом движении, несмотря на совершенную тщетность в попытках достигнуть результата. При этом всём, седоусый еще и пытался общаться, – Ты пошто его-то жизнь гробишь?!
– Его? – Я обернулся, не прекращая вертеть в руках пойманный арбалетный болт. Восседал я на помосте городской виселицы, спиной к занятому сейчас агрегату. В веревке болтался повешенный – низкий дородный мужичок с шикарной лысиной. Занимался он этим делом очень активно – ноги, обряженные в тесные штаны, неистово месили воздух, пальцы судорожно дергались в попытках пролезть под петлю, лицо выражало мучительные гримасы. Вздохнув, я пояснил сердитому деду, – За мужеложество висит. За одежду непристойную… Ну и за то, что брадобрей, вестимо.
Старик, плюнув на арбалет, с оханьем распрямился и принялся изощренно ругаться, ни грамма меня не боясь. Душу он отводил долго и упорно, в основном упирая на то, что не мне парикмахеров на городских виселицах вешать, а если вешать, то сразу – так, чтобы человек не мучался. Я тихо сидел и слушал, продолжая крутить болт в пальцах, иногда понимающе кивая на особо залихватских оборотах. Последним занимался не я один, еще целый десяток городской стражи, стоящей могучей кучкой в дальнем уголке площади, проделывал тоже самое.
Время шло. Дед ругался, не решаясь, впрочем, ко мне приблизиться, стражники ожидали подкрепления, повешенный боролся за лишний глоток воздуха. Бледные лица первых зевак начинали аккуратненько выглядывать из-за углов.
То, что доктор прописал.
