«Кажется, серьезно… – в моем мозгу наконец выкристаллизовывается из месива мыслей главная, и гудит, и пульсирует вместе с сердцем и наперегонки. – Но в чем причина? Из-за чего? Кому перешел дорогу? Ведь ничего в этом сволочном мире так просто не бывает!»
– Вот что, Арапов, – я медлю, как бы взвешивая каждое слово, хотя сознание сумеречно, в голове – каша, и сказать-то мне Арапову, по существу, нечего. – Вся эта бодяга, скорее всего, – проверка на вшивость. Типа: мы поставили задачу – информация засветилась, – значит, кто-то информацию слил, в управе «крот». И уже неважно, что слил – в прокуратуру… Поэтому первое: никому ни слова. Молчание – золото. Второе: поставленную задачу вам надлежит добросовестно выполнять. Третье: о выполнении и результатах первым должен знать я. Извольте купить новый стартовый пакет, а еще лучше – вместе с новым телефоном, но по мобильному не болтать, только где и когда!.. Ты-то сам нигде не засветился, парень? Может, это тебя пасут, и поэтому провоцируют – так примитивно и грубо?
У бедного опера округляются глаза и дрожат губы, он тяжело дышит – с прикладыванием руки к сердцу: мол, ни-ни, ни сном ни духом, ни в чем предосудительном не замешан! Что же, разумеется, это жестоко, но тревога, разделенная пополам, уже как бы и не тревога.
– Что думаешь делать дальше? – дожимаю я, отечески кладя руку на плечо Арапову.
– Сказано: по связям… Друзья, знакомые, женщины… Но я могу прикинуться шлангом…
Ни в коем случае! Если этот олух царя небесного о чем-либо пронюхает, значит, смогут узнать и другие. А ведь мне первому желательно дознаться: какая информация обо мне ходит по городу и, если таковая ходит – рано или поздно выплывет наружу? Что просочилось сквозь мое сито – сквозь молчание, полунамеки, жесты, неосторожные слова – и осталось незамеченным для меня, обмануло мою бдительность, из какого видимого пустяка может вырасти угроза?
И я, наклонившись к лицу опера, шепотом даю последние наставления: как будем поддерживать связь в дальнейшем, где станем встречаться, с какой периодичностью, и как поступать, если ситуация выходит из-под контроля или не терпит отлагательств.
Бедный Арапов! Сожаление о содеянном есть чувство запоздалое, сродни раскаянию, когда пути обратно уже не существует. Что значит наивность и неопытность, какой горькою стороной оборачиваются для нас привитые со старым режимом порядочность и простодушная честность! Какой-нибудь, как теперь говорят, продвинутый мент сидел бы теперь в теплом кабинете, обдумывая, как, у кого и где подсобрать на меня компромат, и мысленно вертел бы очередную дырочку на погоне. Арапов же по собственной инициативе, похоже, влип в историю: он теперь «свой среди чужих…» А находиться между двух огней, да еще с остатками совести – не приведи господи!
– Не дрейфь, Арапов! Все будет путем! – ободряюще шепчу я, как шепчут супермены в бездарных отечественных фильмах, но, судя по всему, этот шепот не придает оперу бодрости. – Зовут-то тебя как?
Володя… Его зовут Володя, он вызывает у меня обыкновенную человеческую жалость и желание облегчить его участь – отпустить восвояси. Но мое сердце неумолимо висит над пропастью, а в таких условиях жалости места нет. Топор войны вырыт, кони топчут траву и бешено грызут удила. Вперед, Арапов! Что же ты, Арапов? Эх!..
А как давеча было уютно и покойно на этом свете: утро, февраль, снег! «Покой нам только снится…» Мало того что мы в муках рождаемся и умираем, – жизнь показывается для нас то с белой, то с черной стороны. Для чего это нужно? Чтобы душа не сморщилась от лени и не прилипла к желудку? Или мы, потомки тех, кого свергли из рая на грешную землю, обречены на страдания и грязь, дабы неповадно было вкушать запретный плод без Божьего соизволения?
