– О, господи, Маттео, не могу в это поверить… Мне так жаль! Я могу тебе чем-то помочь? – участливо поинтересовалась Жозефина.
– Хочешь предложить мне работу?
Гинеколог на мгновение оторопела и, только чтобы не выглядеть неловко, спросила:
– А что ты умеешь делать?
«Кроме как позволять другим людям любоваться на себя» – хотела она добавить, но из уважения к подруге, а никак не к этому дерзкому сопляку, смолчала.
– Ну… я мог бы раздвигать твоим пациенткам ноги.
– Маттео! – тут же вспыхнула Жозефина.
– Что? До сих пор у меня это неплохо выходило, – невозмутимо заверил он.
Видавшая многое в жизни Жозефина покраснела и бросила на Шанель взгляд-призыв приструнить наглеца.
Шанель издала приглушённый звук – это она втайне подавилась смешком. Её открытой реакцией на происходящее были лишь вздёрнутые брови и повышенная скорость обмахиваний привезённым когда-то из Мексики веером. Вещица была броской и аляпистой, потому что выбирал её восьмилетней мальчишка.
– Шанель! – тон Жозефины не оставлял сомнений – она в бешенстве.
С трудом скрывая улыбку, Шанель подскочила со словами:
– О боже! Уже два часа! А я совсем забыла про Сару!
Так и не определившись за все свои пятьдесят с лишним верующая она или нет, Шанель признавала только одного святого – своего сына, причём всегда и несмотря ни на что.
– Какую ещё Сару? – едва ли не хором поинтересовались Жозефина и Мэтт.
– Твою двоюродную племянницу, дорогой. У Таши сегодня зубной врач, и она попросила забрать Сару из воскресной школы. Занятия заканчиваются в два сорок… я уже точно не успею, выручай, сынок! Ты доберёшься туда быстрее меня…
Лучше всех в этом мире Мэтта знала его мать, но и он очень хорошо её знал, поэтому, увидев в школьном дворе Иву Джонсон, даже не удивился.
Он обожал свою мать в том числе и за то, что она никогда на него не давила, не приказывала и даже не уговаривала. С самого раннего детства ему была дарована полная свобода: хочешь в шортах иди в школу, хочешь в штанах, да хоть в юбке – всё только так, как Маттео нравится. После первой же выпорхнувшей из его комнаты девчушки, он обнаружил в ящике своей прикроватной тумбочки большущую коробку с презервативами. Мать ни разу даже не дёрнула его по вопросу оставшегося за бортом его жизни колледжа.
Но иногда, а точнее, всякий раз, как Мэтт впадал в состояние уязвимости и рефлексии, Шанель повторяла ему одно и то же: «Эта девочка когда-нибудь сделает тебя счастливым, возможно, самым счастливым из всех». И этой девочкой был не кто иной, как Ива Джонсон. С чего мать это взяла, было одному богу известно, но он предпочитал с ней не спорить и молча делать своё.
«Своё» – это встречаться с кем угодно, обращать внимание на кого угодно, но только не на Иву. Она ему попросту не нравилась. Он был не для неё. Положа руку на сердце, он вообще не считал себя созданным для кого-то. Однако как-то так выходило, что его свободолюбивая и лишённая привязанностей натура не успевала выпутаться из одних отношений, как оказывалась в новых. В двадцать шесть за его плечами было три полноценных гражданских брака и такое множество более кратковременных связей, что он со счёта сбился.
У двадцатипятилетней Ивы не было ничего общего с девочкой, которую он помнил со школьных времён, но почему-то узнал её сразу. Она стала очень толстой. На её плечи был наброшен вязаный кардиган, целью которого, по-видимому, было скрывать складки жира на боках девицы.
