– Куда вы? Осторожно! Не надо!
– Драные крысы! Я вам лично вырву ваши мерзкие языки! – орал впавший в пьяное безумие Гансик, грозно размахивая пистолетом в воздухе.
Не без труда, но охраннику удалось повалить упившегося начальничка снова в снег, и оттащить подальше от готовой растерзать его толпы. Когда «повелитель» немного очухался, его лицо приняло привычное надменное выражение, но все знали, что этот человек не простит и не забудет случившегося. И, возможно, уже к рассвету отряд взовьется ароматным дымком в снежно-белые чертоги морозных небес. Давид замер все так же на спине Моисея, боясь упасть, поскольку уже совсем не чувствовал ступней в старых тоненьких ботинках. На пороге небытия он не задумывался о своей жизни, о том, что так и не закончил школу… Он думал о Франке, о вышитой звезде, под которой отмеряло удары его сердце, и о той, что должна украсить черный саван над ними, возвещая божественное рождение. Он ждал ее сегодня, как, быть может, не ждал ни один католик, ждал, как мистическую надежду, как память о маленьком скрипаче с отрубленными руками. Он ждал и должен был дождаться. Ради Франка. Ради всех растерзанных и испепеленных, которые верили в нее, но уже никогда не увидят. Ведь, они так похожи – их звезды.
– Сегодня праздник, – крикнул Гансик, так, что его слова эхом разнеслись по округе – И поэтому за дерзость расплатятся только десять грязных жидов! Я разрешаю вам выбрать, кто именно. Это вам мой подарок! Если не выберете, я выберу больше.
Слова затерялись во вмиг потяжелевшем безветрии. И палач, и жертвы застыли в напряженном ожидании. Охранник нетерпеливо качал головой, не в силах дождаться, когда этот придурок закончит свой спектакль и придет сменщик, чтобы можно было, в конце концов, согреться, зажечь свечи, и отхлебнуть любимого американского коньячку, втайне томившегося у него под кроватью. Кровь билась в висках, отсчитывая секунды, но никто не шелохнулся.
– Ну! Выползайте, черви! Или все вы отправитесь в ад, где вам и место! Быстрее!
Мужчина справа еще раз посмотрел на Давида и сделал маленький шажок вперед. Мальчик знал почему. Многие новоприбывшие не выдерживали первых недель лагерной жизни. Уйти казалось проще, чем бороться. И только старожилы, такие, как он, знали точно высокую цену каждой прожитой минуты. Именно они расставались с жизнью больнее всего. Давид поймал взгляд человека и медленно перевел его вверх, туда, где раскинулся бесконечный небесный простор, ожидавший появления звезды. В глазах мужчины заблестели слезинки, но он поставил ногу назад. Когда Давид снова глянул на площадку, где шумно злопыхал Гансик, то увидел, что перед ним уже стояло семь человек, среди которых он узнал своего старика-венгра. Люди спокойно и с достоинством выходили вперед, и скоро перед искаженной рожей Гансика выстроилось целое созвездие. По сравнению с ним пафосные орлы и свастика на алой плащанице казались блеклыми и безжизненными. Вдруг Давид потерял свою опору. Последним вышел Моисей. Десять выстрелов пронзило колкую звенящую тишину. Люди падали, не издавая ни звука, отмеченные, как посвящением смертоносной точкой на лбу, обагряя жертвенной кровью белый саван земли. И там, где расползались темные пятна, снег таял.
Ночью Давид не спал. Свернувшись под дырявым одеялом, он смотрел в щель, смотрел на небо, где в урочный час зажглась необыкновенно яркая, единственная звезда, возвещавшая о рождении Спасителя.
