– Как она тебе? Как тебе Африка? – спрашивали по телефону у кого-то из них.
– Загадочная, – отвечал человек. – Чудо на чуде.
И за несколько лет мнение человека практически не менялось: «Загадочная. Манго растёт на дереве, а ананас сидит в земле. Чистая мистика».
Люди не стремились продираться сквозь отправные эмоции. Их всё устраивало. В лесах сидели пучеглазые чудища, из банок смотрели экзотические плоды без названия, в воздухе плыли песни на незнакомом языке, который был настолько странен, что учить его никто не решался.
Раз в год ездили смотреть на зверей. Узнавали слона, буйвола, антилопу (все парнокопытные с рогами были одного вида), бегемота, крокодила, льва – пели песню львёнка, пили из бутылки, гонялись за жирафом: «Одно фото, одно фото!». Жирафы застревали долгими ногами в кустах и грустно позировали жующими мордами в круглые стёкла – нигде не скрыться от человеческой назойливости.
Одинаковые фотографии, одинаковые воспоминания, одинаковые потребности. Сцена с жирафом не надоедала и в восьмой раз, и в десятый, такая же судьба была у сцены со слоном. А это: «Слон, слон!» – кричали опять, и все оборачивались и видели, что там слон, не ракета, не знамение, а именно слон, и они все выдыхали вот так: «О боже, слон!» – и смотрели на него, тужились и смотрели, чтобы изо всех сил увидеть слона, и у них глаза были такие большие, как яблоки, потому что в них сидел слон. И всем плевать было и на его возраст, и на ареал обитания, и что слон умирает, когда у него стачиваются зубы.
Это было никому не интересно, как и то, что происходило в местах, находившихся за пределами рекомендованных. Несмотря на то, что помимо заповедника и «Шай-Шая» в округе было множество любопытных объектов, туда никто не ездил, опасаясь новизны ощущений.
– Сонная муха загрызёт, или обвалится гора…
– Мгновенно обвалится?
– Конечно. Мало ли что там. Опасно.
На этом и порешили: чудеса опасные. И все боялись, и никто не разрешал ей показать себя. А ведь она была так полноценна, так хороша, и в ней гнездилось настоящее приключение, такое, через которое человек возвращался к самому себе, в свои естественные начала…
– Но это не получится рассказать иначе, чем через собственный опыт.
– Мы с удовольствием послушаем.
Солнце прорвалось сквозь перистые и разоблачило день. Играла на играле моника. Семнадцать пар трубочек конусообразных, вставленных в уши искушённых слушателей, хватали собой звук, и это был для них лечебный звук – бамбуковые орга́ны для святых. Поры открывались. Море было шершавое, а воздух как картон – плотный и разный. Человек с песней двигался по дороге, в складках платья лежал карманный крик.
Так же орала перепонками ящерица. Прибой, как рваное небо, шипел и вздувался. Тряслась дневная луна в распаренном воздухе.
На большой лепёшке, созданной из широты, долготы и куска травяного мармелада жил мальчик, носивший в себе свет человечества. Мальчик был чёрный-чёрный, лишь ладошками иногда выпускал лучики. «Я чёрный, потому что внутри меня свет».
Так они думали все, гордились собой, забегая вперёд. Старую коричневую куклу оставили выцветать на солнце – однажды будет белая.
Человек-официант, что-то старое и в рваной кофте, выровнял уровень ручки к блокноту.
– Принеси мне рыб с кардамоном и ледяной коктейль, тот, что у нас пьют на площади свободы. И соль.
– Соль входит в заказ.
– Тогда просто принеси мне рыб. Рыб и коктейль с кардамоном.
