В общем, обнаружила она в одночасье, что неприятен ей стал Юрик до самой крайней степени отвращения. Почти до мерзости. Просто всю ее залило как-то враз по самую маковку отвращением этим дурацким, и сделать с ним ничего было нельзя. Вроде и уговаривать себя пыталась, и стыдить всяко – нельзя, мол, такие чувства нехорошие к человеку испытывать. Как будто они, чувства наши, к человеческим да к совестливым уговорам когда-то прислушивались! Плевать им на эти уговоры, они сами по себе живут, как хотят. И сами знают, на кого им следует отвращаться категорически. Вот и на Юрика бедного взяли они и ополчились, и ни за что совсем, казалось бы.
Хотя, если уж по правде рассуждать, Юрик этот был совсем уж никаковским. Или, может, Женя его именно таким видела – никаковским. Было, было что-то в его облике… маломужицкое. То ли суетливость какая излишняя, то ли с лица некрасивость – не поймешь. И еще – была у него голова в форме вытянутой такой желтенькой тыковки. Или дыньки. Ну да, голова в форме вытянутой дыньки с проплешинкой на самой макушке. Раньше он проплешинку эту закрывал старательно редкими мягко-цыплячьими волосами, зачесывая их с одного боку на другой, и волос этих катастрофически не хватало, и череп просвечивал сквозь них так жалко и так убого-стыдливо, что хотелось быстренько отвести от Юрика взгляд, чтоб не смущать его лишний раз. А потом его научил умный кто-то, и он вообще ее закрывать не стал. Просто подстригся коротко, заодно и весь жалкий волосяной камуфляж сверху остриг. Хотя и неизвестно еще, что было лучше в данном конкретном случае. Потому что выглядела теперь та проплешинка и не проплешинкой уже вовсе, а нелепой лысой шишечкой, невесть откуда у Юрика на голове взявшейся. Смешно. И жалко. И как себя ни стыди за такие ущербные человеческие ощущения, но оно все равно смешно. И все равно жалко. Если, конечно, тебя все это напрямую не касается. А если касается – тут уж тебе не до смеха. Тут уж выкручивайся как хочешь, чтоб из всего этого по-честному выскочить да человека вусмерть не обидеть. Хотя тут середины и не бывает – все равно ведь обидишь…
А Юрик тогда, наоборот, сильно будто духом воспрял. Распрямился весь, засиял мутно-голубыми глазками, аж засветился изнутри горделивым своим счастьем. И смотрел взором смешным да петушино-победным – смотрите, мол, добился-таки я расположения любимой женщины! Вот я каков на самом-то деле! А вы сомневались! И что Женю совсем уж окончательно от него отвращало, демонстрировал эту победу свою при любом удобном и даже не очень удобном случае – то подойдет юбку ей по-хозяйски отряхнет, то знакомить начинает со всеми подряд – вот она, мол, моя женщина, смотрите. Правда, хорошенькая? Это подруга моя, Женечка. Смотрите, смотрите все – моя любовница ничуть не хуже, чем у других. И я сам, стало быть, не хуже. А вы как думали?..
В общем, чем более Юрик счастьем победы горел, тем более Женя от всего этого в ужас приходила. Да еще и девчонки не унимались в своих убийственных по этому поводу комментариях, подливали потихоньку масла в огонь. Аленка, например, в силу своего возраста не успевшая подзабыть еще школьных уроков литературы, вдруг высказалась однажды про Юрика:
– Жека, да он же настоящий Карандышев. Точно, точно Карандышев! Помните «Бесприданницу» Островского?
– Да ну, скажешь тоже! – фыркнула в ее сторону Оля. – Карандышева какого-то приплела…
