Хорошо попугать всякую мерзость при расставании. Правда, тесть похоже крутой, и напугать его вряд ли удастся. Гаденыш уходил, оборачиваясь и ожидая удара в спину. По себе судит, понял я и решил использовать детское умение. Засвистел, заухал вслед. Как он побежал, порадовав сердце! Да, хорошо бы еще и обгадился на прощанье. Так, потихоньку и дошел до ладьи.
– Поскорей отчаливать надо – сказал мне капитан. – А то убитых полна пристань. Привяжутся местные власти, насидимся в порубе.
– Да, это верно – присоединился к его мнению Фрол.
– Но мы же правы! – стал бороться за правду я.
– Сидеть не меньше месяца и хорошо если оправдают. А может кому приглянется судно, или опознают кого из убитых, как сродственника какого-нибудь местного шишака, хана нам.
– Да, конечно, отходим.
Ладья плавно отошла от пристани и пошла против течения. Я уселся было за гребца, но был изгнан, так как Кузьмич грести не хотел, а другой пары мне не было. Хозяин корабля подозвал к себе.
– Друг твой не разговаривает, печалится чего-то, иди к нему.
– Мне парень ваш еще жизнь спас – сказал я.
– Второй справа – Петр – сразу ответил капитан.
Правильно, что подсказал – в горячке боя разглядеть матросика я просто не успел.
– А лошади там были?
– Продал их Петруха сходу, деньги у него.
– А мечи, кольчуги?
– В трюме.
Все было ясно. Подошел к Петру. Спросил – поговорим? Он встал, и мы отошли к корме.
– Деньги за лошадей я отдам.
– Две трети – уточнил Фрол. – Мечи и кольчуги продадим по пути, деньги делим так же.
– До Новгорода не подождем? – спросил я.
– Там железо дешевле, немцы возят – ответил напарник.
– Самая цена здесь – руда у них плохая, – добавил матросик.
– Твой самострел в трюме. Надо вам мечи и кольчуги подобрать – добавил Кузьмич.
Тут я заметил тряпку, красную от крови, на предплечье у матроса.
– Кто тебя ранил?
– Его я потом добил.
– Как же ты гребешь? – негодовал я.
– Да ранка плевая, уже и не чую – ответствовал этот доморощенный ратник.
– А перевязать завтра есть чем?
– Откуда? Я же не лекарь.
Вспомнились поганцы из 21 века, которые донимали с любой царапиной. Да, надо пугать этого оболтуса, который рану явно ничем и не залил. Гангрену в это время лечили только одним способом: отрезали руку. Поведал об этом пареньку. Фрол добавил масла в огонь.
– У нас в дружине троих ранили в руку. Выжил только один.
– Да откуда вам знать – ерепенился щенок.
– Он – лекарь, – добил его Фрол, показав на меня.
На юношу смотреть было жалко. Весь как-то съежился, гонор исчез.
– Как же Варя, пропадет она одна – заныл Петька.
Да, только нам двоим и петь о жалости к женщинам…
– Я вот тоже заботился о супруге, а она оказывается нарожала троих деток от другого и послала за нами душегубов.
Петр сломался от крушения жизненных надежд. Тут мы вошли в пределы какого-то населенного пункта. Я побежал к шкиперу.
– Остановиться бы нам и здесь.
– Зачем?
– У Петра может начать гноиться рана.
Капитан тут же, без лишних вопросов, скомандовал матросам, и ладья прижалась к мосткам.
– Что тут? – спросил подошедший Кузьмич.
– Вот он говорит, что у Петрухи может начать гноиться рука.
– Владимир лечит не первый год! – рассеял Кузьмич его недоверчивость.
Хозяина судна аж перекосило.
– Я заплачу за лечение, сколько надо, он мой племянник. Сестра за него без соли съест. Мне он – единственный наследник.
– А мне он жизнь спас, – закончил я.
– Бились вместе, и пойдем вместе! – гаркнул Фрол.
