Отлетела латунная спица, которой крепился между ступенями белый ковер.
Отлетела вторая спица.
В мозгу стучит «Сарабанда» Баруха Доуленда. Ранний вариант, запрещенный в Южном Анхуэсе за «вульгарность и презрение должной скромности» – под тамбурин, кастаньеты, с лихими выкриками танцоров…
Хрустнул под каблуком обломок картинной рамы.
В ужасе взвизгнула дверь гостиницы, едва не слетев с петель.
За угол, скорее за угол…
В этом забеге Тихий Трибунал выиграл у Бдительного Приказа. Не заботясь приличиями, вигилла Генриэтта – должно быть, и у нее сердце плясало знакомую, запрещенную ханжами «Сарабанду»! – выскочила за вещественной уликой прямиком из окна каминной залы. Лишь взметнулись облаком нижние юбки да мелькнули, открывшись случайному взгляду, изящные щиколотки. Ну конечно, бельэтаж, тут и захочешь, а ног не поломаешь… что, господин обер-квизитор, стыдно?.. да, стыдно…
Обоим должно быть стыдно.
Потому что первым к крысятам успел нудный стряпчий Тэрц.
– Порча чужого имущества, взятого без спросу!.. Статья «О самовольном непотребстве», параграф…
– Да пошел ты, козлина…
– Ай! Дядька, ай! Ну ай же, кому кричу…
– Братва! Шустрим! Сморчки на хвосте!
Остановившись и восстанавливая дыхание, Конрад с удовольствием любовался, как стряпчий ловко держит за ухо здоровенного крысюка, вожака стаи. И выговаривает за дурные манеры, через слово поминая кодексы, статьи и параграфы. Крысюк соглашался и вопил. Такие деточки днем в мяч подобранной головой играют, а ночью с кистеньком выходят, помочь семье на мели безденежья. Ухо – не та часть тела, за которую можно у них держаться безнаказанно. Ты его за ухо, а он согнется в три погибели и тебе самому кое-какой артефакт отгрызет.
Или стряпчим они не отгрызают?
Или стряпчие за уши ловчей берут?!
IV тупик, как и предполагалось, оказался тупиком только по названию. Шайка недорослей прыснула в стороны и растворилась быстрей ложки меда в крутом кипятке. Помочь дружку, угодившему в лапы правосудия, никто и не подумал: взаимовыручка здесь была не в чести. Раз сморчки на хвосте, значит, нос в дыру, хвосты в щели…
– Дядька, ну пусти… оторвешь же, клешнястый…
Стряпчий закончил выговор, сдал подоспевшим ликторам унылого крысюка – тот всхлипывал и сверкал распухшим ухом, – после чего обернулся к барону с вигиллой.
– Надеюсь, ваша светлость, вы позволите мне присовокупить к описи это?
Стало ясно видно: голова – никакая не голова. Шар, сплошь покрытый грязно-бурой коростой, лишь издали похожей на запекшуюся кровь. А волосы – трава с обочины, налипшая поверх корки. Шар мастер-резчик украсил сложной резьбой: в углубления набилась земля, кое-где застряли мелкие прутики.
– Не слишком ли вас много, сударь Тэрц? Куда ни сунусь…
– Вы неизменно ставите мне препоны, ваша светлость! А в королевстве творятся ужасные вещи! Если не принять меры, без промедления и робости…
– Извольте не говорить намеками!
– Да какие здесь намеки!
Стряпчий наклонился вперед, напрягся, как перед броском. Конрад словно впервые увидел его лицо: впалые щеки, сеть морщинок в уголках глаз, горбатый нос с трепещущими крыльями.
– Кругом воры и жулье, воры и жулье! Небось в курсе, ваша светлость, как ворюге Михалю Ловчику в Бадандене руку публично рубили? Честь по чести, с зачитыванием списка вин, на эшафоте! Отрубили, факелом прижгли и погнали взашей… А рука, значит, возьми и вырасти заново, через неделю. А все почему?
