И наконец дверь открывается. Поднимаюсь, расправляю юбки. Я докажу Диаманту, что я в порядке, что мне можно давать свободу.
Это Подбородок.
– Пошевеливайся. – Глаза у нее навыкате. – Не могу торчать тут весь день.
– Я тоже, – отвечаю я, хотя это, конечно, не так. У меня есть весь день, весь год, вся жизнь.
Она выпячивает челюсть. Ее пальцы сжимаются выше моего локтя, впиваются в руку, пока она тащит меня к двери. Зачем так тащить меня, если я сама хочу выйти? Хотя я настолько хочу выбраться отсюда, что мне все равно.
Слива ждет меня у подножия лестницы. Она берет меня под другую руку, и мы вместе идем к главному выходу. Меня держат так крепко, что я едва касаюсь ногами земли. Дверь открывается, а за ней – солнечный свет, трава, деревья, свежий воздух. Мы втроем идем мимо цветников. Я уже чувствую, как в голове проясняется, как уходит тоска. Это все затхлый воздух приюта, тепло и влажность омрачают рассудок. Если бы я была снаружи целый день, я была бы совершенно здорова. Мы почти доходим до камышей, еще чуть-чуть – и можно будет разглядеть реку. Воздух пахнет свежей чистой водой и водорослями.
Мы возвращаемся обратно к промозглой серости.
– Можно пройти чуть подальше? – прошу я. – Мне бы хотелось посидеть немного.
– Не сейчас, – отвечает Слива.
– Можно хотя бы взглянуть на реку?
Они переглядываются.
– Нам нельзя к реке.
– Почему?
Они ускоряют шаг.
– Тебе запрещено, – поясняет Слива, – после того случая.
– А как-нибудь потом?
Хватка Подбородка становится сильнее.
– Нет, – отрезает она, и ее губы плотно сжимаются. Просто нет. Нет, никогда.
Я могла бы сопротивляться, попытаться вырваться, но вряд ли получится добежать до воды, мы уже почти достигли двери. Да и после такого снова меня точно не выпустят. Нет, лучше выждать время, быть послушной и покорной, пока они не расслабятся и не начнут считать, что им удалось меня подчинить.
Вернувшись к себе, я достаю тетрадь, вынимаю карандаш из рукава и начинаю рисовать. Я рисую грозовое небо – темные, зловещие облака, бегущие по нему, а под ними – пенящиеся воды реки и ее возмущенные глубины. Она не имеет ничего общего с той медленной, грязной, сонной рекой, которую я видела годы назад. Это метущаяся, разгневанная река. Она захлестывает всю страницу.
Следующая страница так же мрачна. Теперь я рисую ночное болото, сплетение ветвей, скрывшее небо, заводи, блестящие в лунном свете. Я что-то потеряла на этом болоте давным-давно. Что-то важное. Однажды я вернусь и найду утраченное. Я вырвусь из этого места и вернусь на болото.
Белый лист. Нужно нарисовать что-то приятное, что-то безобидное и милое, чтобы они не решили, будто это прогулка так на меня подействовала. Что-то безопасное, без болота, реки, зловещего серого неба. Карандаш замер в моей руке.
Мне нечего нарисовать.
Нечего. Абсолютно ничего безопасного и приятного не обитает в моей голове. Только ужасы, ревущие в тени, нашли в ней прибежище.
После ужина я сижу на кровати и жду, когда погасят огни. Веки тяжелеют. Я уже погружаюсь в сон, когда слышу скрип двери.
Уомак. Мое сердце подпрыгивает, когда он запирает за собой дверь. В кои-то веки он без сопровождения. Как смело с его стороны. Впрочем, от двери он далеко не отходит. Наверняка прямо за ней притаилась Подбородок, готовая в любой момент прийти на помощь.
Он слабо улыбается, потирая руки.
– Я так понимаю, сегодня ты была на улице, Мэри.
