Подбородок сдвинулась на краешек стула. Но ведь это так неудобно сидеть на самом краю деревянного стула. Я тоже сдвигаюсь, чтобы понять, каково ей. Нет, определенно неудобно. Сдвигаюсь обратно.
Все это время Диамант что-то говорил, а я прослушала.
– Вы бы этого хотели? – спрашивает он.
– Чего бы хотела?
Подбородок цокает.
– Общаться с остальными и может даже завести друзей.
Друзей? Здесь?
Диамант записывает что-то в своих бумагах и поднимает взгляд.
– Мод, вы сами попросили, чтобы вас отселили от других пациентов?
Пока я обдумываю ответ, Подбородок заводит свою старую песню.
– А так эта у нас склонна к насилию. На доктора Уомака вот напала, – самодовольно кивает она всеми своими подбородками.
Брови Диаманта ползут вверх.
– А на других пациентов она когда-нибудь нападала?
Подбородок хмурится.
– Нет, но…
– Так почему же ее не выпускают в общий двор?
– Она частный пациент. – Подбородок украдкой бросает на меня лукавый взгляд. – Было сказано, что ей полагается отдельная комната.
– Вот как? – Диамант снова хмурится, пролистывая мои записи. – И кто же за это платит? Семья Мод?
– Ее наниматель. – Она шмыгает носом. – Как по мне, так это он шибко расщедрился. Девчонке очень повезло.
О да, как же мне повезло. Бьюсь об заклад, ей бы понравилось оказаться здесь под замком, не дышать свежим воздухом, не чувствовать ни дуновения ветра на лице, ни шороха травы под ногами, ни прикосновения дождевых капель. О благословенный дождь!
Диамант продолжает хмурится.
– И за все это время ни посетителей, ни писем?
Подбородок отрицательно трясет головой.
– Нет, – вздыхает она. – Не у таковских, как эта.
– Вы знаете имя ее нанимателя? – спрашивает Диамант будто бы невзначай, но его ручка уже занесена над блокнотом.
Подбородок скрещивает руки на груди.
– А вы лучше спросите доктора Уомака. Это он привез ее сюда.
– Ах вот как! – восклицает Диамант.
Мои сеансы гипноза проходят по вторникам, если только не «вмешиваются непредвиденные обстоятельства». Может, они и правда избавят меня от кошмаров, изгонят из моей памяти того человека с болота. Правда, я в этом сомневаюсь.
С каждым днем я чувствую себя все менее вялой. Тошнота тоже отступает, и именно поэтому комната теперь еще больше напоминает мне тюремную камеру. Будь я свободна, как бы я радовалась этому просветлению, но здесь оно делает мою жизнь невыносимой. Раньше мне давали нужную дозу лекарств, чтобы поддерживать тошнотворно-сонное состояние, чтобы я оставалась слишком уставшей и не могла причинить им неприятностей, чтобы мной было легко управлять. Когда постоянно чувствуешь, что тебя вот-вот вырвет, стараешься двигаться как можно меньше, чтобы удержать в себе завтрак, обед, ужин. Но как ни странно, это облегчало мою жизнь в этом месте, делало заключение более сносным.
Вот если бы моя комната напоминала кабинет Диаманта! Как же чудесно должно быть иметь все эти шкафчики и вещицы, сокровища, которые можно созерцать и перебирать, – вместо голых стен и пустоты в руках. Ничего, ничего, кроме пустоты.
Кто-то бьет в колокол – бом-бом-бом, и часы не смолкают, вечно тикают. Я шагаю по комнате им в такт, мои шаги отмеряют ритм. Тик-так. Тик-так, и так день за днем.
Кто-то принимается петь пронзительно-дрожащим голосом. Это не у больных, а с другой стороны.
– Птичка-певунья в золотой клетке[2], – заливается она. – Услада – глядеть на нее. Почудиться может, счастливо живет… ла-ла-ла…
