Признание обвиняемого. Монография - страница 9

Процесс доказывания в этот период был подчинен системе формальных доказательств, в соответствии с которой сила и значение судебных доказательств заранее определялись законом. Теория формальных доказательств разделяла доказательства на совершенные, которые «исключают всякую возможность к показанию невиновности подсудимого», и несовершенные, которые «не исключают возможности к показанию невиновности». Согласно ст. 306 Свода законов 1857 г. одного совершенного доказательства было достаточно для признания осуждения несомнительным^>24. Если учесть, что собственное признание обвиняемого считалось совершенным доказательством (ст. 316 Свода законов), излишними становятся какие-либо комментарии о том, какое значение придавалось данному виду доказательств при разрешении уголовных дел. Следствие было ориентировано на получение собственного признания. Запрещая чинить пристрастные допросы, истязания и жестокости, закон вместе с тем предписывал «стараться обнаружить истину через тщательный расспрос и внимательное наблюдение и соображение слов и действий подсудимого»^>25. Качественным расследованием признавалось достоверное исследование обстоятельств произошедшего («чтобы судебное место не могло встретить никакого затруднения») либо получение признания обвиняемого, которое должно было отвечать требованиям, установленным Петром I (ст. 318 Свода законов).

Признание, полученное вне суда и не подтвержденное перед судом, считалось недействительным. Однако в случаях удостоверения в суде такого признания заслуживающими доверия свидетелями оно учитывалось в качестве «половинного» доказательства и могло быть положено в основу приговора при наличии иных указанных в законе доказательств, в совокупности образующих полное (совершенное) доказательство вины (ст. 323 Свода законов).

Существенное изменение роли и места признательных показаний обвиняемого для разрешения уголовного дела произошло только в результате Судебной реформы 1864 г., закрепившей состязательную форму уголовного судопроизводства, основанную на свободной оценке судом доказательств, открыто и непосредственно исследованных в судебном разбирательстве с участием равноправных сторон. Отношение к собственному признанию вины как к «лучшему доказательству всего света», по мнению А. Ф. Кони, «имело очень часто пагубное влияние на ход дела и на его исход. На ход дела потому, что зачастую все усилия следователей направлялись к тому, чтобы так или иначе, подчас самыми противозаконными способами и приемами, добиться от обвиняемого сознания и тем «упростить» дело; на исход потому, что при массе косвенных улик, при вопиющей из дела житейской правде, но при отсутствии заранее предусмотренных, условных, измеренных и взвешенных формальных доказательств, умевший не сознаваться злодей выходил из суда обеленным или – в лучшем случае – оставленным “в подозрении” и занимал в обществе, привыкшем быть “к добру и злу постыдно равнодушным”, прежнее положение»^>26.

Устав уголовного судопроизводства 1864 г. (УУС) прямо запрещал домогаться сознания обвиняемого посредством обещаний, ухищрений, угроз и иных подобных методов вымогательства