«Когда это было? – прикинула Женя, отворачиваясь от пустого кресла напротив, устремляя взор за окно, – в пятнадцатом году? Нет, в двенадцатом. Мы возвращались от его родителей. И я была беременна».
Тоска навалилась, неподъемная, злая. В кармане не прекращая вибрировал телефон. Постоянные звонки за час съели заряд аккумулятора. И это меньшее из того, что они съели, поглотили с костями, не пережевывая.
Кофе был по-прежнему гадким.
«Хоть что-то в мире не меняется», – подумала она, рассматривая унылый пейзаж.
Моросил холодный дождь, отмывал асфальт. Лужи пузырились у обочины. Косые линии заштриховали фигуру деревянного быка. Он бодался с непогодой, стоя на своем пьедестале. Именно бык помог ей узнать закусочную.
Весной Жене стукнуло тридцать, но выглядела она лет на пять старше. Одутловатое лицо, мешки под глазами. Выпирающий животик. Сыпь в складках жира и под грудью – семейный доктор сказал, от стресса.
Мобильник пульсировал без устали.
Она вынула его, погрызла ноготь – привычка, которая так бесила мужа. Вздохнула и чиркнула по экрану.
– Алло.
– Ты где? – зашипел в трубку Стас.
Она представила, что его голос исходит из пыльной волчьей пасти.
– Вышла прогуляться.
– Прогуляться? – он повысил тон. – Прогуляться, блин? Тебя нет с утра. Ты шляешься черт-те где, а в холодильнике мышь повесилась.
Подмывало сказать, что не только мышь повесилась бы от такой жизни. Но вместо этого она проговорила:
– Со мной все нормально.
– С тобой – может быть, – ярился Стас, – но я отпахал двенадцать часов и хотел бы поужинать. Это сверхъестественное желание для женатого человека? Горячий ужин?
– Разогрей суп, – она не пыталась придать голосу заботливые интонации.
– Да он скис к чертовой матери.
– Я сожалею.
– Сожалеешь? Ты издеваешься, Жень?
Она испугалась, что он расплачется. Слезы мужа выводили ее из себя. А плакал он часто, театрально и выспренно – есть же такое слово? Особенно захмелев.
– Я оплакиваю свою молодость, – говорил он.
– Телефон сейчас разрядится, – не соврала Женя, – а мне нужно кое-кого навестить. Не переживай. И пей таблетки.
– Навестить?
Она прервала звонок и выключила мобильник. Бросила на стол мятые купюры, побрела к выходу, и чучела беззвучно перешептывались, судачили.
Стас – сегодняшний, обрюзгший Стас – вот на кого был похож деревянный бычок. Он нахохлился, подогнул одно копыто, раздул ноздри, готовясь ринуться в атаку, сигануть с насыпи на трассу.
Сидя за рулем, Женя вообразила, как оживший бык мчится, тараня покатым лбом струи дождя, как вминается в автомобиль. Визжит металл, кабина сплющивается, а рога протыкают стекло и выкорчевывают дверцы. Дождь хлещет в салон. Бык пятится для следующей атаки. Его конечности скрипят, кольцо бьется о толстые губы.
Прыжок – и деревянный штырь впивается в горло Жени.
Она помассировала переносицу, стряхивая оцепенение.
Бык лоснился, облупленный и старый.
Бесполезный.
– Иди к черту, – прошептала Женя.
Вдавила педаль газа и вывернула с парковки. По бокам шоссе чернела степь. Серая муть на горизонте, низкие тучи над рудными отвалами и шахтными башнями. Померещилось, что кто-то движется параллельно дороге – бык, конечно, отправившийся на поиски добычи.
Автомобиль миновал здание дробильно-сортировочной фабрики и въехал в город, из которого Женя сбежала десять лет назад.
Варшавцево приветствовало ее ударом грома. Молния расколола небосвод. Озарила фасады хилых пятиэтажек, провинциальный автовокзал и потемневшую, отяжелевшую листву деревьев. По безлюдной улице ползла допотопная уборочная машина. Ленин важничал, оседлав цементный куб.
