– Кончай, – сказала она.
– Нет уж! – Петька сплюнул вниз. – Ты погляди на меня и попроси: «Милый Петя, слезь».
– Эй ты, харя, – раздался из толпы предупреждающий молодой голос. – Не унижай девку!
Я смотрел во все глаза на Клаву. Она будто еще больше побелела и распрямилась. Не знаю, понимала ли Клава, что котел могло в любое мгновение рвануть. Наверно, понимала – ей обо всем сказали дорогой, и сейчас она боролась с собой, не находя, видно, сил на жертву ради всех. А может, Клава совсем потерялась и не помнила себя? Тихо было, даже жутковато. Она могла свободно уйти, и я чувствовал, что еще секунда – и прыгну на подножку паровоза – будь что будет. Потому что так нельзя. Хулиган унижал всех нас. Компания ребят, что тихо совещалась в сторонке, начала уже раздвигать толпу. Клава, заслышав шум, вздрогнула, подняла свои синие запавшие глаза, с презрением, громко сказала:
– Слезь, милый Петя.
Швырканула под ноги грязные концы и пошла-побежала в депо. А Спирин загремел дверцей будки, дурашливо крикнул:
– Граждане, кина не будет, освободите места!
Он был совершенно трезв. Независимой походкой прошел мимо инженера, козырнул милиционерам, направился прочь. Потом оглянулся:
– Смотри, инженер!
Жердей остановил милиционеров:
– Не надо.
– Потом? – доверительным шепотом спросил один из них.
– Совсем не надо, – раздельно сказал инженер. – Не трогайте его, одумается еще парень, да и дело тут такое, что сами попробуем разобраться.
Народ стал расходиться. За Петькой увязались молодые машинисты и помощники, золотые, главные наши кадры. Они вежливо и дотошно выспрашивали, как это он решился на такое. Ребята скрылись за вагонами, пошли меж теплых цистерн с жирными боками. Тут Петьке дали под дых, и он, охнув, качнулся навстречу другому удару. Его молча и долго били, а Спирин даже не пытался сопротивляться. Потом из товарного парка прибежал какой-то кудрявый парень, завертел над головами газовым ключом – и все разбежались кто куда. Парень поднял Спирина с гравия и увел в сторону гореновских бараков.
В тот день инженер заказал Москву, долго что-то кричал начальнику депо, оправдывался, доказывал, просил. Понятное дело, за тысячи верст трудно было объяснить, как тут обернулась неожиданная хулиганская выходка, и начальник депо, конечно, извивался на том конце провода. А кто бы не извивался? Тут ведь еще этот проклятый вопрос подступал – что со Спириным-то делать? Статью ему, конечно, подобрали бы подходящую, но с честным словом инженера тоже надо было считаться, да и о судьбе Петьки подумать – не такой уж он пропащий человек вообще-то. Здесь одно на другое накладывалось. Время, однако, все само разрешило.
Петька отлеживался неделю. Мрачный, в черных кровоподтеках пришел в отдел кадров.
– Всех ваших передовиков я бы мог посадить – у меня свидетель есть. Или поодиночке портреты им попортить. Но вы мне расчет только дайте.
Позвонили инженеру, и тот велел поскорей отпустить «португальца». Характеристику на него отказались писать. Пусть просит инженера либо Глухаря, потому что это по его настоянию Спирина взяли в депо с судимостью. Спирин разыскал старика в месткоме, потянулся к блокноту.
«Увольняюсь, – написал Петька. – Мне характеристику».
Старик глядел на него в упор и таким взглядом, что Спирину даже надоело. «Глухой черт», – проворчал он и показал глазами на запись. Старик заглянул в блокнот.
