ПРО УРОДА и прочих. Четыре книжки под одной крышкой - страница 25

Попросил я как-то в обед у Пионова машину – шофер был в отгуле – и вдвоем с Геной мы помчались в ближний совхоз по делам обмена. На обратном пути надумали искупнуться и завернули на один из плесов. Как-то нечаянно у меня обнаружились четыре бутылочки пивка, микрошеф благосклонно принял угощение, после пивка сыскалась и водка…

Ранним утром я уже был у Гены и якобы испуганно распрашивал его, не помнит ли он, где мы вчера еще были, где расстались и не натворили ли чего непотребного? Тот мертво, надежно ни черта не помнил. Жена Гены блекло оповестила нас, что идет нынче в райком партии, поделится соображениями, как понадежнее разогнать нашу богадельню. Гена обнял ее худые коленки и заверил клятвенно, что это в последний раз.

В райком же партии ему идти пришлось и без ее наводки, три дня спустя, где Сам с учтивостью палача попросил разъяснить ему сюжет одной фотокартинки, где в лесном пейзаже просматривался Гена в безукоризненном костюмчике и сверкающих штиблетах. Уютно свернувшись в калачик, он спал у подножия холма окаменевших минеральных удобрений, на лицо его, измазанное слабоусвоенным «Завтраком туриста», присела радостная ватага навозных мух. Были у Самого и другие снимки под стать этому, была и сопроводительная записка анонимного фотолюбителя, оповещающая, что данный фотоочерк посылается в «Правду», на конкурс «По стране Советов». Через два дня Гена стал замдиректора по учебно-воспитательной работе в одном из слабейших ПТУ города, куда слезно, уже в течении полугода, зазывала объявлениями газетка, обольщая квартирой, солидным окладом и премиальными.

Нет, до сих пор я не считаю свой поступок подлым, таких ген, компрометирующих наше дело, нельзя и за версту подпускать к райкому, надо беспощадно выжигать этот гнилой генофонд каленым железом.

Фиаско микрошефа Гены

Он ведь вреднее того же Анатолия, кто честно подал в отставку, но это сейчас немодно, надежно забыто, Гена из тех, кто не подал бы в отставку никогда. Да и что говорить об этом человечишке, так ведь себе, пустяков беремя, все равно он кончил бы чем-нибудь в этом роде, если не хлеще. Это урод, тот же Дикон, урод, не признающий честных зеркал, отображающих его недостатки, больше того, эти тщеславные шизики создают вкруг себя силовое поле неудобств для людей, желающих производительно работать.

Дикон же тем временем набирал высоту. «Головастый», уважительно определяли мужики, «настырный». Но этот настырный, к сожалению, оставался прежним Вовой, натурой, тяготеющей к пошлым выдрючкам, нечистоплотным поступкам. Пусть реже, но все также, он шастал по банькам, дежурил на тополе под окном Верки, изымал стеклотару у семенной лаборатории, когда нечем было гасить картежные долги, охотно ввязывался в стычки…

Спустя с месяц после того злосчастного выстрела из обреза, неожиданно всех соседей по кварталу на ноги поднял Думбейко, он заговорил, прямо-таки затараторил этот немтырь, распрашивая и умоляя встречных-поперечных помочь ему сыскать заветный, исчезнувший у него сундучок. Нет-нет, он не просил даже находящихся там денег, что-то около трех сотен, он только просил вернуть ему стопку тетрадок и писем, так несказанно ему дорогих. В тетрадках, оказывается, Федор Исаич мудро излагал теорию, рекомендации, как в условиях развитого социализма пустить в дело так щедрые в отечестве свалки-помойки. Ну а в письмах на фронт и лагерь слащавенькое хрюканье супруги о здоровье родни до седьмого колена, видах на урожай, печали от разлуки.