Опустив не только приветствие, но и положенные в таких случаях биографические детали, Сильверберг спросил без околичностей:
– Доктор Бернс, где вы были во второй половине дня пятницы, восемнадцатого октября?
Бернс, занимавший последний по коридору кабинет, домой не собирался, времени у него было достаточно, жену он просил заехать за ним в половине восьмого: они собирались на празднование дня рождения Розетты, любимой племянницы Бернса, родившейся в день старта межпланетной станции к комете Чурюмова-Герасименко и потому названной в честь этого замечательного научного события1.
– Присядьте, детектив, – буркнул Бернс, с сожалением оторвавшись от компьютера. – Я удовлетворю ваше любопытство, но, бога ради, скажите толком, как умер Николас, по факультету ходят слухи один нелепее другого!
– Я задал вопрос… – агрессивно начал Сильверберг, но смешался под доброжелательным взглядом Бернса, впервые за весь долгий день увидел себя со стороны, мысленно назвал профессора Ховнера старым ослом, досчитал до десяти и произнес совсем другим тоном: – Прошу прощения, доктор, у меня был тяжелый день. Вы не представляете, что это такое: разговаривать с людьми, помешанными на науке. Никогда не думал…
Он не нашел нужного слова, сел наконец в предложенное ему кресло, расслабился и без внутреннего сопротивления встретил реплику Бернса:
– Так ведь и мои коллеги никогда не разговаривали с человеком, помешанным на преступлениях…
– Я не…
– И они не… Уверяю вас. Так что там с доктором Гамовым? Я слышал о трагическом случае, но, если этим занимается уголовная полиция и детектив спрашивает, где я был в момент смерти Николаса, значит, вы предполагаете… – Бернс помедлил, ему очень не хотелось произносить слово, но синонимов он искать не стал и закончил: – Николаса убили?
– Я вижу бутылку «Спрайта» на подоконнике, – проговорил детектив, вспомнив только сейчас, что не ел и не пил с десяти утра.
Бернс поднялся, налил напиток в одноразовый стаканчик, достав его из нижнего ящика стола, налил и себе в большую фаянсовую чашку с изображением формулы, показавшейся Сильвербергу недоступной для понимания, а на самом деле самой простой из всех формул квантовой физики: это было всего лишь уравнение Шредингера.
– Можно еще?
– Конечно. Хотите кофе?
Сильверберг подумал, что кофе хорош был бы после ужина, и покачал головой. Раздражение, вздувшееся до непомерных размеров после бессмысленных разговоров с физиками, растворилось в «спрайте», и детектив доверительно произнес:
– Я ничего не имею ни против вас, доктор Бернс, ни против ваших коллег. Но я обязан задать определенные вопросы, даже если они не имеют смысла.
– Так это правда, что Николаса убили?
– Есть такая версия. Есть другая: несчастный случай. Есть третья: самоубийство. Все три – чушь. А других нет.
Бернс молча ждал продолжения, глядя на детектива участливо и печально.
– Тело обнаружили вчера вечером, в половине восьмого. Вы знаете, конечно, что доктор Гамов не вышел вчера на работу, не отвечал на звонки и на электронную почту?
– Не знал. – Физик смотрел на детектива без смущения и не собирался продолжить фразу.
– Но ваши кабинеты рядом, вы не могли не обратить внимания, что доктор Гамов отсутствовал.
– Я не обратил внимания, – спокойно произнес Бернс. – Вряд ли я услышал бы, если бы в коридоре взорвали бомбу. Нет, пожалуй, бомбу я все-таки услышал бы, но… Короче, детектив, вечером в воскресенье я неожиданно понял, как решить проблему Джейсона-Кригера, ночью в голову пришла конкретная идея… я постарался ее запомнить, а вчера весь день только этим и занимался. Закончил под вечер и ушел домой.
