Жека разгорячился, щеки его пылали, душа рвалась из груди как птица. Огонь справедливости жег его изнутри.
– Не может жить… – пробормотал старик, – Што смерть? Она не ведет к концу, за ней начало, свет, страдания и так бесконечно, а как же борьба? О люди… – шептал старик. Достал из-за пазухи маленькую тыкву, пошарил в кармане и выудил старый перочинный нож, – На, мастери, сегодня особая ночь.
Жека во все глаза разглядывал старика. В отблесках костра отчетливо белело его худое морщинистое лицо. Он не осуждал его. Он задумчиво сидел на бревне рядом с ним, бормотал бессвязно, чуть слышно шевеля губами:
– В аду ишь все котлы переполнены, в раю очереди… Куды мне девать его, окаянного… Негоже в таком виде шляться.
Жека, задумчиво поглядывая на старика, вычистил тыкву изнутри, вырезал два треугольника для глаз, один для носа и кривой рот. Старик удовлетворенно кивнул, глядя на результат его труда. Потом нагнулся, взял из потухшего костра уголек и сунул в тыкву.
– Что ж, малец, эта беда – не беда, как ни крути, рано тебе ишшо помирать, посему домой тебя велено доставить, – старик поднялся, накинул капюшон на голову, взял косу за длинную рукоятку. Жека вытаращился на нее, гадая, как же он раньше ее не заметил? Старик ударил рукояткой косы оземь и исчез. А Жека, сам не помня как, добрался до дому, освещая себе путь фонариком из тыквы. Постучал в дверь, открыла заплаканная мать и бросилась ему на шею, обнимая и обливая слезами: “Нашелся глупый ребенок! Горячий весь, Лёша, неси градусник, звони в полицию. Нашелся! Теперь все будет хорошо”.
– Сладость или гадость? – пробормотал обессилевший Жека и провалился в беспамятство.
Молодой кавалер подошел к симпатичной барышне. Подмигнул пару раз, приподнял шляпу и раскланялся:
– Целую ручки, сударыня.
– Вы такой любезный! А когда только появились, были таким чопорным, строгим.
– Стеснялся, сударыня. Да и костюм обязывает, – он приобнял ее за талию. И чуть кивнул на свой черный пиджак. – А вам так идет желтый и эти цветы, кажется Анютины глазки? Очень хороши! А как вас зовут?
"Щелк"
– Шарлотта. А что это было? – осторожно спросила она.
– Где? – томно глядя на новую знакомую продолжил кавалер с придыханием.
– Ну вот это "Щелк"?
– Гм, даже и не знаю, сударыня. Но что-то мне не хорошо. Как-то у меня в животе, знаете ли… Забурлило. И вообще, что вы ко мне пристали?
Кавалер прислушался к своим ощущениям.
– Кто, я? – удивилась Шарлотта. – Я и не собиралась к вам приставать. И вообще, что вы закипаете на ровном месте?
– Я закипаю, потому что бесит!
– Что?
– Да все бесит! Цвет этот желтый, цветочки! Ужасно бесит! Я просто ненавижу цветочки! И почему вы такая толстая?
– Кто? Я? – изумилась Шарлотта.
– Не бесите меня, я уже выхожу из себя!!!
– Ну знаете… Я вот выхожу из себя только в крайних случаях, например, когда молоко убежало. Стоит ли по пустякам закипать? И обижать даму, которую вы едва знаете.
– Так вы же кастрюля. А я чайник! Я все время закипаю по всяким пустякам!
"Щелк"
– Ну вот… отпустило. На чем мы остановились, сударыня?
Марио скулил, положив морду на подушку. Ох, как же не хотелось Иришке вставать, кто б знал! Она вчера слишком поздно легла, чтоб в шесть утра вскочить бодрячком, но собаке этого не объяснишь. Ира открыла один глаз, посмотрела на Марио. Черный пес мгновенно вскинулся и, радостно свесив язык из пасти, забил хвостом в пол, поскуливая. Иришка, снова закрыв глаза и, пытаясь уловить остатки ускользающего сна, вытянула руку, пес тут же бросился ее облизывать. Потрепала мягкую теплую макушку.
