Впрочем, хронист, хоть и высказывал некоторое сочувствие героизму и тяжкой участи Ледяных Игл, всецело топил за то, что бунт надо давить в зародыше, и император все правильно сделал, сберег порядок на своих землях, примерно наказал мятежников, молодец, учитесь потомки!
Еще пару дней я провел примерно так же – жадно глотал литературу, а вечером выслушивал хвастливые рассказы Акимыча и Лукася о том, как они крабам панцири курочат. А потом попросил все же Еву отвезти меня утром в порт – решил забрать лодку и попытаться порыбачить немного. Ну, буду болтаться в лодке рядом с причалами – все равно больше, чем если с берега ловить натаскаю, а вечером Ева меня заберет.
Когда мы подъехали к верфи, у ворот рядом с нею шевельнулось то, что я поначалу принял за кучу мусора.
– Друг! – сказала качающаяся куча, превратившаяся в едва стоящего на ногах Гуса, от которого несло, как от целого сивушного завода. – Друг! Прости меня! Сисура меня попутала, пропил я твой баркас! И дом свой пропил! И все пропил! Ничего у меня теперь нет! Отработаю! Бери меня в слуги – не пожалеешь!
Ева сразу сказала, что слуги – это замечательно, только им нужно денег давать, а денег у нас нет, а уж если и раздавать эти самые деньги, которых нет, всяким неписям, то хотя бы тем, которые не выглядят так, как будто пропили собственную маму – много что сказала Ева, а потом сама себя прервала и спросила
– А какой это баркас он у тебя пропил? Баркасы – штуки недешевые! И как это он ухитрился пропить ТВОЙ баркас??
Узнав подробности, Ева совсем разозлилась.
– Где ты его пропивал? Что такое «Мокрая макака»?А кто там хозяином – непись или игрок?
– Да нет, Хварь не попрыгунчик, Хварь нормальный мужик…
– Ну-ка показывай, где эта твоя макака!
«Мокрая макака» оказалась забегаловкой в порту – обшарпанной, убогой и, судя по обилию засохшей блевотины вокруг, весьма посещаемой. Ева удалилась туда с Гусом, а я сидел на телеге, слушая ее вопли и жалкое блеяние хозяина заведения.
Примерно через полчаса Ева вышла – вся в скромном восторге от собственной персоны и в упоении от победы, а за ней волочился протрезвевший и совсем раздавленный Гус.
– За такой баркас можно было всю эту рухлядь купить вместе с этим Хварем! Обирание местных пьянчуг тут на ура поставлено, впрочем, как и везде. На!
Я благодарно принял у Евы свиток баркаса.
– А как ты ухитрилась его вернуть?
– У меня как у торговца хорошо прокачаны красноречие и убеждение, кроме того, пришлось козырнуть знакомствами в местной ратуше и пригрозить прислать сборщика податей.
– Он что, от налогов уклоняется?
– Откуда я знаю? Но сборщиков налогов ни в одном из миров не любят. Ладно, дело сделано, забыли. А ты вали отсюда, любезный, – шикнула она Гусу, – твою развалюху он уже кому-то сдал и вообще это уже твои проблемы.
– Погоди, – сказал я. – Нехорошо как-то. Все-таки он честно признался…
– А если я кого зарежу и честно признаюсь – мне тоже ничего не будет? Он не честно признавался, он просто к тебе как пиявка присосаться хочет в надежде еще как-нибудь за твой счет налакаться. Что я, эту публику не знаю что ли? Они тоже всюду одинаковые! Иди-иди, я сказала, нам такой слуга нужен, как блохи на собаке!
Но в конце концов мы все-таки договорились. У портового нотариуса был составлен договор, согласно которому Гус Гаффи поступает в личное услужение Нимису Динкану сроком на один месяц (испытательный!) с оплатой сто золотых в месяц, плюс проживание и питание. Проживать Гус предполагал на баркасе, ночуя в рубке, – ночуя, правда, частично – так как в эту будку на палубе «Вонючки» он мог втиснуть лишь верхнюю часть своей немаленькой персоны.
