Картину происшествия восстановить невозможно, так как оплавился даже асфальт. У каждого из водителей было по нескольку серьезных нарушений, и штрафных очков многовато даже по разгильдяйским израильским понятиям. Полиция готова обвинить возвращавшегося после ночного дежурства врача, не уступившего дорогу помехе справа. Корреспондент и общественное мнение настроены против школьного охранника, посетителя ночной вечеринки, остальные участники которой отрицают само существование алкоголя. Мое исследовательский пыл на этом остывает окончательно, и я швыряю папку на журнальный столик.
В салон вплывает заспанное и всклокоченное чудище и, моргая на яркое осеннее солнце, справляется о завтраке.
– Получишь, – говорю, – завтрак, только опознай сперва этих типов. – Беру со столика статью про ночную аварию.
– Sleepy Pink[38] и Berry Wine[39].
– Кто из них кто? – спрашиваю.
Выяснятся, что с работы в больнице возвращался Sleepy Pink, а с вечеринки Berry Wine. Здорово, думаю, получается, как нарочно кто-то позабавился. Следующая мысль, что позабавился-то ни кто иной, как драгоценный мой. Иду жарить еще одну яичницу с помидором и пармезаном.
– Чем тебе не угодили эти двое?
– Да ничем, – говорит.
– А все-таки? Тебе Марио этот про них ничего не говорил?
– Да нет, вроде. А откуда статья?
– Из папки, вестимо.
– Да ну, – оживляется, – и что там с ними приключилось?
– Так, мелкая авария, столкнулись посреди ночи на пустой дороге и соорудили маленький костер из десятка машин.
– Э? Правда? Но ведь живы остались?
– Не-а! – говорю мстительно и разворачиваюсь от плиты. – Сгорели. Так что там у тебя за зуб на них вырос?
– Какой еще зуб, – трет лицо руками, – просто жлобье! Эй? А ты серьезно? Дай газету!
Этим всегда и кончается: сидит мужик за столом, не замечает, чего ест, в газету уставившись. Сижу напротив, пью кофе, наблюдаю. Вилка-то на полпути ко рту останавливается, потом взгляд поднимается от газеты и в меня упирается.
– А это точно из папки, ты не перепутала?
– Да откуда ей еще взяться?
Молчит, смотрит в тарелку, доедает остатки помидора в яйце, подбирает пармезан хлебом. Встает, не говорит ничего, подходит и прижимает мою голову к животу двумя руками.
– И что делать будем? – спрашивает.
Высвобождаю голову, чтобы ей помотать, мол, не знаю. Фыркаю ему носом в живот:
– Выкладывай начистоту! Что было-то?
Берет мою голову в руки и серьезно так говорит:
– Глядя на этих двоих, понимаешь, что такое человеческий мусор.
– А ты, значит, этот мусор сжег? – Помимо воли вырвалось, типун на язык, ну ей-Богу, а Владик отпустил голову и отвернулся.
– Выходит, – говорит тихо. – Только не нарочно.
– Верю, что не нарочно.
– Понимаешь, – вздыхает, – люди заходят разные, хорошие, плохие, застенчивые, наглые… А бывает отребье… Такой, знаешь, волчара с пустыми глазами… Обслуживай его.
– Оба два?
– Ну, да, – кивает. – А ты, что, всю папку успела посмотреть?
– На середине сломалась. Как начнешь читать местную прессу, так живот прихватывает, в больших дозах – опасно для здоровья.
– Ну и?.. Чего там?
– Пятеро погибших от несчастных случаев и семь слюнявых историй как раз для сюжета мыльных опер. Тошнит уже, оставшееся сам читай.
– Придется, наверное.
– Ладно, – говорю, – мы с тобой два доктора философии – так давай пофилософствуем: или это полная лажа, и над тобой кто-то хорошо подшутил, или это правда, и ты… – я замолкаю, потому что язык не поворачивается продолжить фразу.
