У первого же светофора меня встречает нервная какофония клаксонов, и я в очередной раз радуюсь, что наш ангар находится на выезде из города, и основная пробка стоит мне навстречу. Как всегда после первых дождей, перекрестки полны битого стекла, хрустящего под колесами. Каждый такой хруст воспринимаю, как будто я наступил на осколок босой ногой. Еду не торопясь, правда, и не слишком медленно, но все равно чувствую, что действую на нервы спешащим попутным водителям. Я могу не останавливаться у контрольной будки, но торможу и опускаю стекло, чтобы поздороваться с Феликсом.
Посередине разлинованного прямоугольниками пространства меня посещает мысль, что сегодня мне почему-то совсем не хочется парковать свою машину в дальнем углу. Надо сказать, что по негласному правилу сотрудникам не рекомендуется занимать места перед самым входом в наш ангар. Это из-за тех самых посетителей, которые удавятся за место в первом ряду. Мне в первый ряд не надо, поэтому выбираю место отдаленное, но с обзором, чтобы из дверей гнедую было видно. Всегда приятно входить с улицы в ангар. Летом он прохладен по сравнению со средней израильской температурой, а зимой у нас теплее, чем снаружи. Но сегодня ангар, вместо приятного утреннего тепла, обдает меня затхлым ощущением нежилого помещения. Впрочем, может быть, эта затхлость всегда присутствует по воскресеньям, когда включают вентиляцию после субботнего выходного.
Полное освещение включается ровно за минуту до открытия, а пока между полками царит полумрак, и бродят тени моих сотрудников. Работники, бравируя своей избранностью, гордо проходят мимо ранних покупателей, переминающихся возле дверей. В воскресенье утром не покупают краску. Оживление у меня наступит лишь к концу недели, когда сподручнее делать ремонт. Парочка каталогов-вееров поджидает меня около смесительной машины, но сегодня мне не хочется играть в цвета. Хочется прикрыть глаза, когда ярко вспыхивают лампы после нескольких сполохов беспорядочного мерцания.
Мои мысли крутятся вокруг Марио: кто он, откуда взялся? Пытаюсь представить его по памяти: несколько узкое лицо, еще более сужающееся к подбородку; светло-каштановые волосы, короткая, но не слишком, стрижка; серые глаза; обычное такое, ничем не выделяющееся лицо человека, которому можно дать от тридцати до сорока пяти. Рост около ста семидесяти, фигура скорее скорее худощавая, чем плотная. Одет в черные брюки и белую рубашку, и еще на нем была жилетка. На номер его «Мазды» я, конечно, не обратил внимания. Портфель коричневой кожи, что он бросил под стол, был весьма даже потрепанный. И ни телефона, ни адреса.
Напрасно я сегодня надеялся на благословенные воскресные утренние часы отдыха. Забастовка школьных учителей внесла свои коррективы в размеренное течение жизни, и прямо с открытием магазина в мою епархию вторгается живописная парочка. Хорошего ничего не жду, поскольку видел их на стоянке. Мать лет сорока с дочкой-подростком поставила свой джип напротив входной двери на месте для инвалидов. Знака принадлежности к инвалидам, естественно, никакого нет. Тяжеловесность фигуры – намного выше средней, но последней моде на низко сидящие обтягивающие портки следует неукоснительно. В дочке уже видны материнские гены: и в комплекции, и в выборе одежды. Сразу понимаю, что покупать ничего не собираются, а притащились исключительно ради каталога-веера. Задача перед ними стоит, прямо скажем, не легкая – выбрать цвета для стены с облаками. Дохода мне с таких клиентов никакого, одна лишь головная боль. Сую им в руки веер, и ретируюсь в самый дальний угол, чтобы сами все выбрали да убрались побыстрее.
