Последуем же за ним и окажемся близ того дома, где произошло убийство. Наш герой, в чуть менее прекрасном костюме, чем у убитого – но все равно хорошо сидящем и даже стильном, – и строгом черном галстуке входит в тот самый подъезд, куда направлялся ныне покойный, но в роковой день так и не дошел.
Он поднимается на восьмой этаж и звонит в квартиру номер сорок пять.
– Кто там? – раздается из-за двери напряженный и усталый женский голос.
– Ксения Степановна, у вас скончался муж? – Голос звучит с вопросительной интонацией. Молодой человек говорит не слишком громко, но очень внятно, и женщина по ту сторону двери прекрасно слышит его.
После затянувшейся паузы ей ничего не остается, кроме как ответить:
– Да.
– Примите искренние соболезнования в связи с постигшей вас утратой. Вам теперь надо уладить все необходимые формальности, и я приехал, чтобы помочь вам. Я похоронный агент, меня зовут Савва Сторожевский.
– Я никого не вызывала. – Разговор по-прежнему идет через запертую дверь.
– Да, я знаю. Но мы лучшие в своем деле, организуем достойно и тактично. Абсолютно все хлопоты возьмем на себя. Давайте вы откроете дверь, и мы с вами все обсудим.
После паузы щелкает замок, и на пороге является вдова. Она в черной водолазке и черной юбке, слегка растрепанная, заплаканная и несколько нетрезвая.
– Проходите.
Савва попадает в квартиру. Она большая, видимо, четырех- или даже пятикомнатная, с высокими потолками и прекрасно обставленная. Но пока что жилище остается за кадром, потому что вдова приглашает похоронного агента на кухню. Там беззвучно мерцает телевизор, возвышается труба наглухо заваренного мусоропровода, а на столе притулилась наполовину опорожненная бутылка вина и бокал, на дне которого плещется красная жидкость. На углу кухонного стола стоит фотографический портрет погибшего Егора, украшенный черным крепом.
– Вина хотите? – спрашивает хозяйка.
– За помин души покойного обязательно.
Ксения достает с полочки еще один бокал.
– Позвольте, я поухаживаю за вами. – Гость щедрой рукой доливает женщине в ее фужер. Немного оставшегося напитка плескает себе. Бутылка кончается, и Савва аккуратно ставит ее на пол рядом с мусоропроводом.
– Ничего, у меня есть еще, – кривовато усмехается женщина. Ей, как и покойному, около сорока, но горе и общая неприбранность на ней, конечно, сказались, высветив морщинки в углу рта и возле глаз.
– Вечная память Егору Петровичу, – недрогнувшей рукой поднимает бокал Савва. – Пусть земля ему будет пухом. Не чокаемся.
Он выпивает до дна, вдова следует его примеру.
Савва достает из щегольского портфеля бумаги.
– Давайте обсудим детали.
В то же самое время опер Коршунов ведет допрос убийцы.
– Понимаете, вы изобличены полностью. Пистолет в машине, из которого только что стреляли. На нем – ваши отпечатки. В обойме недостает трех патронов. А из тела погибшего извлечены три пули. И экспертиза, конечно же, установит, что выпущены они были из вашего пистолета.
– А кто видел-то? – хрипло переспрашивает убийца.
– Да не нужно никому ничего видеть! Судья с такими уликами закатает вас на максимум. А там, глядишь, и мораторий на смертную казнь отменят. Так что велика вероятность, что и вас – как вы покойного Егора Петровича Горчакова – бах, и в затылок. Ах да, вы стреляли не в затылок, а в грудь, а потом в лицо. Но вас все равно в затылок шлепнут, такой уж у наших расстрельных команд обычай.
