Выбравшись на берег, рухнул в траву. Раскинул руки по сторонам и, широко улыбаясь, уставился в небо – по нему медленно ползли серебристо-розовые закатные облака. Так, глядя на них, домовой и задремал.
Он проснулся от того, что упал в воду. Вернее, ему это показалось – с головы до ног окунулся во что-то мокрое и ледяное. Будто ушат ледяной воды на него, спящего, вылили. Но когда очнулся и резко сел, оказался сух.
А на небе уже вовсю разливался красным золотом закат, чернил стволы, прятал в свои погреба краски.
– Проспал! Вот итить твою растудыть, проспал! – домовой схватился за голову.
Лесьяр велел собрать живицу, которой ночь еще не коснулась, а где ее теперь найдешь, если ночь вовсю расстилала свои покровы. Малюта вскочил на ноги, торопливо напялил сапоги и кафтан, не застёгиваясь, подпоясался, сунув за пояс и шапку. Встал, подбоченясь. Сон, выпустивший его так резко, трогал кончики жестких волос, серебрил мысли. Малюта проморгался.
– Че делать-то? – рассеянно бормотал. Выскочив на поляну, заметил, как один из последних солнечных лучей скользит по ней, едва касаясь верхушек высокой травы. Багряные блики играли на крыльях пчел, также собиравшихся на ночлег. Малюта побежал на противоположную сторону поляны, к еще окрашенным закатом соснам, на ходу доставая из котомки склянку для сбора живицы. Подлетев к стволу, привстал на цыпочки, чтобы оказаться выше – там, где ночь еще не коснулась сочащейся через трещины в коре смолы.
«Лесьяр пришибет же, – застонал: он успел собрать всего половину склянки, когда ночь окончательно накрыла круглую поляну плотным покровом, и ему пришлось спрятать собранную живицу в котомку и обложить кусками погорской соли дабы не подпустить тьму к собранному снадобью. Малюта с тоской посмотрел на другие деревья – сейчас самый сезон, мог собрать бы даже не на одну ярмарку, а теперь…
«Может, задержаться еще на денек, да собрать жициву завтра вечером? – подумал, но тут же отбросил эту мысль: росная вода испортится. Значит, придется возвращаться и быть выпоротым.
Малюта вздохнул. Присев на горячую еще от дневного жара траву, поджал ноги и почесал переносицу: как он так опростоволосился, сам понять не мог. Уж не околдовал кто? Он вспомнил глаза в тине, повернулся к ручью: на камнях сидела, улыбаясь Малюте, болотница, вычесывала отломленной веточкой из волос тину и зазевавшуюся рыбешку.
Домовой замер, бросил быстрый взгляд на охранные печати, оставленные Лесьяром: ярилина метка на первой от кромки воды сосне горела ярче солнца, освещая поляну. Болотница при этом, держалась от границы, очерченной Лесьяром, на безопасном расстоянии.
– Потерял что? – ехидно спросила, повела голым плечом.
Домовой, привстав и вытянув шею, нахмурился:
– Ты чего тут делаешь? Отродясь ваших сестер тут не водилось.
– Не водилось – завелось, – водяная жительница засмеялась. Смех болотниц был не такой серебристый и переливчатый, как у русалок, отдавал простудой и осенней прохладой. Только эта была совсем молоденькая, еще с зелеными, живыми глазами. И волосы струились серебристым шелком, рассыпались по плечам, едва прикрывая наготу нежити. – Ты вот здесь тоже не водился… а пришел.
– Я по делу пришел, и моя эта поляна. – пробубнил Малюта, оглядываясь по сторонам с беспокойством: из темноты на него смотрели еще как минимум пять пар глаз.
Болотница снова засмеялась:
– Так ли уж и твоя?
