Чайка, словно почувствовав эти лестные волны похвалы, взлетела еще выше и повторила свой подвиг, совершив пике под другим углом немногим дальше от берега. Сидящие на жерди издали крик непонимания, возмущения, сострадания, но в глубине позавидовали ей, так как никогда не решились бы на то, хоть им и казалось это самоубийством, верной гибелью. А пойти на верную смерть и ради чего? Непонятно, но ведь одна из стаи пошла. Значит было чего ради.
– Как умный режиссер, раздающий роли, – завертелось в голове с легким скрипом. Барабан завертелся, нанизывая на себя лоскутки идеи.
Вдалеке показалось несколько силуэтов. Их было семь. Как в американском вестерне про семерых, ищущих золото. Они шли как призраки, перепутавшие ночь с днем, сливаясь в одну размазанную полосу, у которой было четырнадцать ног, и эта гусеница приближалась, увеличиваясь в размерах, но не становилась от этого четче. Ее словно поглотил сумрак и держал за полупрозрачной щекой, как лекарство для больного зуба.
– Теперь я смогу, – сказал Иван вслух, понимая, что у него взошел росток, который, как оказалось, не медлил, а назревал все это время.
Эта мысль его окрылила. Он не думал о гусенице, выбирающейся из за щеки и показывающей свои неприятные наросты. Его совершенно не волновало, кто приближается, удаляется по горизонту, падает и поднимается по вертикали и мало интересовали эти люди – те, что под мостом, над и вне этой территории, думающие о насилии, наживе, решающие свои проблемы силой. Они не знали секрета. И не узнают, вероятно, так как ходят, едят, идут на преступление вместе. Они не знают о…а он знал. Эта потрясающая мысль открыла ему новые горизонты. Массивная дверь, около которой он ходил каждый день и не думал, что она открывается, предполагая, что не по его силам, да и ключ не подобрать, слишком много неясного…теперь стала такой реальной, такой живой, что ее можно было пощупать.
– Что ты делаешь? – услышал он неприятный голос одного из семи, что сейчас распался на смутные образования, встав друг от друга примерно на одинаковое расстояние. Он не смотрел на них, только видел блеклые пятна на солнце, которое оправлялось в зенит.
– Как умный, – произнес он.
– Чего? – ответил еще один грубый голос в унисон первому.
– …режиссер, – продолжил Иван.
– А? – не понял первый, решив самостоятельно решить эту каверзную задачу.
– …раздающий, – говорил уверенно парень.
– Ы? – кто-то обнажил зубы, чтобы рассмеяться.
– …роли, – твердо сказал Иван.
– Э? – и снова первый неприятный тембр произнес одну из букв алфавита, выражая эмоции человека отнюдь не нашей эры.
– Как умный режиссер, раздающий роли, – произнес молодой человек. – Как умный режиссер. Раздающий роли.
Он это увидел. Подмостки. Щиты, доски, все просто. Кулисы, занавес, можно без них. Но главное то, что происходит на сцене. Фурор. Диалог, броские взгляды, драматические моменты и много актеров, которые актерами и не являются, но хотят и, что не маловажно, с деньгами в карманах. Вот пышный человек, нефтяной магнат, признается в любви директору холдинга, неловко, неумело, с зажимом, но это тоже не важно. Билеты будут проданы. Кому – подчиненным раз, родственникам – два, да мало ли.
– Ты чего свихнулся, – прозвучал грубый голос.
Теперь он их увидел. Семь, не больше и не меньше. Одетые одинаково, в синих робах, как строители или уборщики. Почти одинаковые, глаз узкий, рот маленький, не понятно чего хотящий. Нормальный принцип подмостья.
