И вдруг оно не внемлет зову,
Не подчиняется родству,
Бросает посреди дороги,
Посмеивается назло,
И понимаешь ты в итоге,
Что не подводит лишь число.
1993
«Взлетая с грохотом и звоном…»
Взлетая с грохотом и звоном
Над опрокинутым Гудзоном,
Манхэттен вижу я в упор.
Огромных зданий силуэты —
Они грядущего приметы
Или былому приговор?
Они врастают в поднебесье
И чудятся безумной смесью
Грёз ангельских, бесовских снов.
То сатанинское сверканье,
Слепое с Богом пререканье,
Из преисподней адский зов,
То звуки музыки небесной,
Доселе людям неизвестной,
И уши те спешат зажать,
И нет здесь дьявола и Бога,
А черновик того итога,
Которого не избежать.
1993
Американский океан.
Огромный пляж. Простор бескрайний
Захлёстывает, как аркан,
Тебя, и поддаёшься втайне.
Но как знакомо всё! Кричат
И мечутся, и плачут чайки,
Вновь повествуя без утайки
О том, что тыщу лет назад
Известно на земле. Ну чем
Не Стрельна? Парус одинокий.
Давно написанных поэм
Готовые ложатся строки.
А пятьдесят пройти шагов,
И Брайтон загудит жаргоном —
Так вот он – дальних странствий зов,
Заканчивающийся стоном:
«Зачем?»
Грохочут поезда
Над головой, пестрят витрины,
И океанская вода
Дрожит вдали в обрывках тины.
1993
«Век подбирает своих сыновей…»
Век подбирает своих сыновей —
Старый могильщик из пьесы Шекспира:
О, бедный Йорик, ты светоч был мира!
Страшно зиянье улыбки твоей…
Где эти строки и музыка эта,
Ярость актёрская, зала озноб?
Снова кончается смертью поэта
Век, гвозди в рифму вбиваются в гроб.
Кто-то в Нью-Йорке, а кто-то в Париже,
Кто петербургской застигнутый мглой.
Тот, кто остался – возьми же, возьми же
Этот теперь уже голос былой.
Этой строки, этой музыки пенье —
Чудится – не было в мире живей…
Грозных часов замирает биенье…
Век подбирает своих сыновей.
1997
«Ещё двадцатый на табло…»
Ещё двадцатый на табло,
И значит, время не пришло
За «Альфой» вслед воскликнуть «Бэта!»,
От дантовских спастись причуд,
От достоевских тёмных пут,
От Фауста и от Макбета.
Ещё средневековья мгла,
И Гутенбергова игла
Пронзает мозг, и Смерть костями
Стучит и шествует с косой,
И брейгелевский вновь слепой
Ведёт других всё к той же яме,
И до галактик нет пути,
И сколько разуму ни льсти,
Он по привычке лжёт, как прежде,
И, грустно глядя на табло,
Ты шепчешь: «Время не пришло»
И вновь вверяешься надежде.
2000
«Год промежуточный, прощальный…»
Год промежуточный, прощальный,
Чья цифра манит, как мираж,
Упорно чудясь изначальной,
Хоть отвергаешь эту блажь.
Уходит век – последний, наш,
Ему обязаны рожденьем,
Судьбы тяжёлым наважденьем,
И чем ещё ему воздашь,
В тысячелетия вираж
Входя с безмерным напряженьем.
2000
Стоит большая тишина,
И в ней сентябрьские вздохи
Слышней, и чудится – слышна
Речь уходящей прочь эпохи.
Прощальная, сухая речь
При расставании со всеми,
Тысячелетье – гору с плеч
Угрюмо сбрасывает время.
И смотрит: брать нас иль не брать
С собой в век новый – умирать.
2000
«Пока бежит тысячелетье…»
Пока бежит тысячелетье,
Года отщёлкивая чётко,
Как будто бы погонщик плетью,
Как будто бы танцор чечётку,
А мы, отставшие внезапно,
Замедленное поколенье —
Бредём, как зэки в путь этапный,
Не дни считая, а мгновенья…
2008
Бери, былое, за живое,
И память правду-матку режь,
Но небо, небо голубое,
Голубизной меня утешь.
Быть может, пропадут безвестно
Судьба и жизнь, как стих вчерне,
Но там, в голубизне небесной,
В небесной той голубизне…
2007
«Бросил дом. Навсегда ушёл…»
