И нечего меня в свои детские обидки втягивать. Я свое уже отработала с лихвой.
– А ты совсем освоился, – возвращая и лицу, и голосу непринужденный тон, заметила я. – Уже не делаешь вида, что вокруг тебя враги государства, выведывающие военную тайну ради своей выгоды.
Луншин удивленно посмотрел на меня, на опустевшую кружку, повел носом и иронично хмыкнул:
– А чего мне остается? Здесь я один. Где мои ребята знаю только с ваших слов. Немобилен, безоружен. Да и по вашей информированности ясно, что они все разболтали еще вчера. Патриоты, блин, зеленые. Так что отпираться не вижу смысла. Чем быстрее разберемся, тем быстрее решим, что делать дальше.
– Я и так уже все решила. Сейчас разбужу твоих молодцов, напою чаем, задам направление и дам пинка, чтобы скорее до села добрались. А там есть пьяненький фельдшер с хорошим хирургическим опытом за плечами, он с твоей ногой разберется. Так что в штаб вернетесь без меня, зато подбитыми героями.
– Без вариантов?
– Знаешь, вчера ты мне больше нравился, – ловко забрав кружку из уставших пальцев командира отряда, я снова отправилась к печи.
– Почему?
– Тверже мне показался. Без всяких скромных надежд на простое разрешение проблем.
Говорить про его серьезные глаза и согласие оттяпать ногу мне не хотелось. Раз парень этого не помнит, зачем лишний раз рассказывать. Вдруг еще сам собой загордится?
– А теперь что изменилось? – совершенно спокойно уточнил Луншин, громко ерзая на лавке.
– Если будешь так активно менять позу, обязательно навернешься, – заметила я, выливая остатки воды на кружки, чтобы отмыть их пока на стенках не застыли следы сливок и кофе. – А поднимать тебя и проверять, не разошлись ли швы, мне не хочется. Вдруг еще на одну ночь напроситесь. Так что сиди смирно и жди.
– И чего же мне ждать?
– Своих.
Я выглянула в окно и усмехнулась. Молодцы раненного командира мирно дрыхли в двух палатках, даже не додумавшись выставить дозор на случай, если у меня ночью начнется приступ паранойи или сомнамбулизма с жестокими наклонностями. И не смотря на внушительно поднявшееся солнце, однозначно говорившее о том, что время перевалило за девять часов утра, никто не то что не показался из тряпичного укрытия, но и не проявил хоть какой-то признак бодрствования.
– Они у тебя всегда такие, – я задумалась, пытаясь подобрать правильное, но не обидное слово. – Бесстрашные?
– В каком смысле? – удивленно поинтересовался Луншин, пытаясь вывернуться и поглядеть если и ни в окно, то хотя бы на меня.
– В прямом. Солнце на дворе лупит во все окна. А они спят и даже караула не выставили. Будто в турпоход пошли по тропе юного натуралиста.
Лицо командира посерьезнело, в глазах пробежали мысли о предстоящих карах нерадивому отряду. Ему явно не нравилось то, что он услышал, отчего теперь хотелось подскочить, отправиться во двор и устроить разнос. Вот только кое-что сильно мешало ему в этом.
Я усмехнулась, оперлась о подоконник задом и скрестила руки на груди:
– Могу поспособствовать.
– Чему?
– Быстрому подъему и развивающемуся чувству вины.
Возмущенное выражение на лице сменилось злорадным. Сразу видно – идея пришлась ему по душе.
Немного подумав (скорее для виду, чем серьезно), Луншин согласно кивнул.
– Какое у вас подразделение и номер? – тут же уточнила я.
Командир неохотно ответил:
– Отряд Каппа семь.
– Ну, не Фи пятнадцать, что уже неплохо для их возраста, – последовал равнодушный ответ. И я, оттолкнувшись от подоконника, направилась к двери, прихватив с печи тарелку с лепешками. – Могу приоткрыть окошко для твоего морального удовлетворения.
