Он испуганно застыл, напрягая все мышцы, о которых даже и не знал никогда.
– Молодец, – похвалила я его, приближаясь к уху так, чтобы губы чуть не касались раковины. – Так и стой. Дернешься и сразу сдохнешь. Это ясно?
– А, – подал сдавленный звук еще минуту назад казавшийся грозным мужик.
– Хорошо. Теперь я чуть-чуть отдалю от твоего горла нож, и ты позовешь своего друга, чтобы он перестал искать оружие. А потом вы очень тихо уйдете домой, где забудете обо всем, что тут случилось. Ясно?
– А, – утвердительно простонал заложник.
– Умница, – я на пару миллиметров отодвинула лезвие и сдавила пресс мужика так, что он ойкнул, хрюкнул и подал тихий голос, сдобренный шипением:
– Фанька, прекращай искать этот чертов нож. Пошли отсюда. Здесь нам ловить нечего.
– Хороший же нож, – тихо промямлил его товарищ, поднял голову из кустов и застыл, увидев нас.
Я хищно улыбнулась, выглядывая из-за левого плеча своего пленника, и снова надавила на пресс.
– У тебя целое полотно от плуга сперто. Еще пятьдесят таких наделаешь.
– Но этот же…
– Ты тупой? Нас тут прирежут и нож тебе уже не понадобится.
Приземистый послушно встал, рефлекторно смахнул широкими ладонями мусор с колен и ловко для своей фигуры засеменил к нам.
– Стоять, – тихо прошептала я на ухо высокому.
– Стой, придурок, – тут же повторил за мной он.
Низкий товарищ остановился в ожидании новых команд. В глазах читался испуг и непонимание, а заодно и жалость – видать, нож был действительно хорошим.
– Чего застыли? Теперь мы все дружно разворачиваемся и уходим туда, откуда пришли. Возвращаемся домой, под бочок к своим бабам и навсегда забываем о том, что тут случилось. Ясно?
– Ясно, – проблеял высокий и, помявшись, тихо уточнил. – А как нам идти?
– Как пришли, так и уйдете.
– Но…
– Ну да, я провожу, – снова приближая лезвие к кадыку, заметила я. – Чтоб раньше времени память не отшибло.
Высокий отчетливо почувствовал холод металла на шее, осторожно сглотнул, поводил глазами в поисках тропки и остался на месте.
– До рассвета хочешь стоять? Пока весь лагерь не проснется?
– Не, – проблеял он.
– Тогда вперед, – приказала я и с удовольствием сдавила пятки.
Он снова ойкнул и двинулся к кустам, где скрывалась едва видимая в потемках тропка. Движения высокого мужика, достаточно крепкого для того, чтобы перебороть не то что худосочную девушку, но даже Витька, казались механическими, сильно скованными, будто его заморозили и заставили идти, не дав отогреться.
Перед ним, послушно прокладывая путь, шел приземистый товарищ. Этот не так сильно испугался моего присутствия, как расстроился от того, что пришлось оставить оружие на поляне.
– Через двое суток заберете, – грозно произнесла я, заметив горестный взгляд низкого мужичка. – Если не побоитесь вернуться.
– А, – снова подал голос высокий.
– Ага, – согласилась я и, как коня, подстегнула его пятками. – Давай, не тормози, а то до рассвета домой не вернешься. Там-то, наверное, тебя уже потеряли.
Пленник послушно прошел кусты, осторожно ступая по земле, вышел к тропинке и снова остановился, ожидая приказов.
– Топай, давай. Оба топайте.
Они пошли. Приземистый семенил, порой оглядываясь на нас. Высокий никак не мог избавиться от скованности мышц, отчего больше походил на грубо собранный механизм.
А во мне разгорался давно позабытый азарт. Чувство собственного превосходства над более сильным противником. И что-то подсказывало, что дядь Саша порадовался бы за меня, узнай он, что этот огонь не потух, а лишь чуть убавил пламя.
