– А что думаэт па этаму поваду таварищ Кукушкин?
– Да уж, хотелось бы знать, – поддакивает орёл.
– И нам бы хотелось, – присоединяется партер.
– А мы что, рыжие? – жалуется балкон.
– Вот именно! – слышно с галёрки.
Бедный Кукушкин уже и рот открыл, чтобы ответ держать, да снова с ним, как на грех, столбняк случился.
– Дык я ж… – выдаёт стрелец и умолкает, не в силах боле исторгнуть из организма ни звука. Душа в пятки сбежала, нутро к фраку припало. Как карась на песке, воздух ртом, бедолага, ловит, а звук, зараза, нейдёт. Дрожит Кукушкин, потеет, всей шкурой немеет.
– Ну, раз гражданин Кукушкин ничего нэ имэет сказать на сей счёт… – начал Сталин, и стрелец замотал головой: дескать, имею, имею, – …нада принимать мэры. Какие будут предлажения?
– Арестовать! – топает ногами царь-батюшка.
– На хер послать! – гогочет партер.
– Пинка ему дать! – орёт балкон.
– В углу расстрелять! – доносится с галёрки.
– Нэт, – твёрдо произносит Сталин. – Это нэ наши методы.
– А может, его съесть? – шутит царь-батюшка. – И с концами. А?
– А что, это идэя, – ощеривается Сталин. – Маладец, слюшай! – подмигивает он царю и поворачивается к орлу. – Сдэлаешь?
– А то!
– Приступайте, – молвит Сталин, выпуская пару дымных колец из трубки. – Нэт чэлавэка – нэт праблэмы.
Кукушкин хочет бежать, но ноги не слушаются. Он вязнет в кресле, замирая перед двуглавым чудищем, как кролик перед удавом. А клювы клацают всё ближе, и зал кровожадно скандирует:
– Гло-тай! Гло-тай! Гло-тай!
И вот, когда над белым как снег лицом стрельца нависают гигантские раззявленные пасти монстра, из недр Кукушкинских вырывается наконец душераздирающий, нечеловеческий вопль…
Валерий Степанович вскакивает среди ночи в горячем поту. Аккуратно, чтобы не разбудить жену, вылезает из-под одеяла и на ощупь, как слепой, крадётся на кухню. Включает свет. Вспыхнувшая лампа режет сонные глаза. Профессор чертыхается. Нащупывает графин. Как измученный зноем путник, жадными губами припадает он к сосуду с живительной водопроводной влагой, и тощий его кадык, затевая пляску, проталкивает мутную воду в ещё трепещущее нутро.
– Господи! Приснится же такое, – шумно выдыхает Валерий Степанович и вдруг о чём-то задумывается. – Минутку! А ведь это идея! – улыбается про себя Кукушкин. Он надевает очки, подходит к календарю:
– Если начать до Нового года, то к лету, думаю, закончим, – рассуждает вслух Кукушкин. – Впрочем, даст ли добро Москва?..
И, раздумывая на эту тему, профессор, повеселев, отправляется спать. Больше в ту ночь кошмары его не мучили… А на календаре было 12 декабря 2021 года…
Утро было морозным и звенело, как хрусталь в отделе посуды. Снег, будто играя, сочно хрустел под каблуком, и было приятно воображать себя Нилом Армстронгом. Сонно буксуя в снежной каше, тащился куда-то замызганный транспорт; прохожие, навсегда разучившиеся быть детьми, угрюмо пускали пар и мрачно, как черепахи в панцирь, прятались в воротники; воздух был чист и упруг, и солнечный луч, отважно пронзивший парсеки ледяной безмятежности, пролился в мир людей, чтобы, упав на чью-то открытую тетрадь со стихами, восполнить в них нехватку таланта избытком тепла и неземного света.
День и впрямь был чудесный. Всё словно дышало предвестьем больших перемен.
Солнце, радостно брызнувшее в окна актового зала НИИ, будто несло благую весть, жадно заполняя собой пространство. Подчинённое его неукротимой силе, всё утопало в нём. Мириады пылинок, празднуя триумф света, взвились в хаотическом танце. А светило продолжало балагурить, золотя и буйные кудри лаборантов, и хмурые лысины профессоров. Добралось оно и до оратора на трибуне – профессора Кукушкина. Проказничая, луч света упал ему на нос, стал щекотать, потом поселился в очках, мешая читать. Но учёный, целиком захваченный идеями, кажется, ничего этого не замечал. Он лишь снял нагретые светилом очки, потёр утомлённую переносицу и подытожил:
