Однако же следует восстановить их короткую встречу с самого начала.
Ровно без четверти двенадцать дня, как и было условлено, Толстый с неизменной улыбкой на широкоскулом лице вошёл в приёмную, безраздельным хозяином которой являлся Тонкий. Тем, кто хорошо знал этого оптимистичного толстячка, нередко казалось, что улыбка не только не сходила с его лица на работе, но что с ней он ложился спать и вставал по утрам и, не исключено, не расставался с ней даже по ночам. В левой руке Толстый держал небольшую коричневую папку, какую берут с собой для доклада начальству, правая оставалась свободна для рукопожатия.
– Михаил Алексеевич, рад вас видеть в добром здравии! – на ходу протягивая руку хозяину приёмной, шумно заговорил он. – Как личная жизнь?
– Откуда ей взяться – личной жизни, – пожимая протянутую руку, поддёрнул плечами Тонкий. – Во-первых, семья, а во-вторых, при такой работе, как наша…
– Смотря с какой стороны посмотреть, – улыбнулся Толстый. – Как говорила моя покойная матушка, отсутствие личной жизни – тоже личная жизнь.
– Вот с этим, пожалуй, трудно не согласиться, как, впрочем, и с тем, что беспринципность – тоже принцип, – поддержал тональность разговора Тонкий и, указывая на кресло для посетителей, пригласил: – Прошу, присаживайтесь. Вы, как всегда, точны до долей секунды.
– Служба такая, Михаил Алексеевич. Нам иначе нельзя. Да и вам тоже.
– Что верно, то верно, – кивнул головой тот, которого Толстый назвал Михаилом Алексеевичем. – Мы ведь с вами, Виктор Сергеевич, одному ведомству сколько лет отдали. А там пунктуальность всегда считалась добродетелью номер один.
– Да и поныне считается, – подтвердил Толстый.
– Правда, вы там так и остались, а меня волею судеб вон куда занесло. Уж и не знаю, кому из нас больше повезло.
– Ну-ну, нечего кивать на судьбу. Моя покойная матушка имела привычку повторять: от сумы, тюрьмы и развода не зарекайся. А от себя добавлю: и от перехода на другую работу.
– Мы люди государевы: где велят – там и служим.
– Вот именно. Всё нормально? – кивнул Толстый головой на дверь, за которой находилось высокопоставленное лицо, к которому он пришёл для доклада.
– Нормально. Скоро освободится. А вы тем временем поделитесь со мной секретом: как там наш американский объект? Сломается или нет? Как вы считаете?
– Зачем же так прямолинейно, Михаил Алексеевич! Такие люди не гнутся и не ломаются. Они скорее похожи на добропорядочных женщин, которые только по любви ложатся в постель.
Мужчины коротко хохотнули.
– Вот и работайте в этом направлении, влюбляйте, пока не влюбится.
– А мы и работаем. Главное, чтобы он окончательно дал согласие, а уж здесь мы постараемся использовать его энергию в мирных целях.
Толстый и Тонкий отлично понимали друг друга.
– Вы же читали отчёт Хворостенкова.
– Читал. Только, по совести, ни к какому определённому выводу не пришёл.
– Ишь чего захотели: чтобы такой стопроцентный янки, как Рокфуллер, можно сказать, символ преуспеяния Америки, так сразу бросил свои дела и ринулся спасать Россию? Здравствуйте! Ему это надо? Как же! Они, – и Толстый неопределённо указал головой в сторону окна, – последних сто лет только тем и занимались, что пытались устроить России похороны по первому разряду, а ему вдруг предлагают её спасать. Да от такого предложения у кого угодно голова пойдёт кругом. Нет, предстоит ещё пахать и пахать. Нет, на данный момент даже Вольф Мессинг, будь он в добром здравии, затруднился бы предсказать результат.
