– Мы неправильно делаем! – громко сказал Болюхин.
– Что, что неправильно? – почти так же громко выкрикнул Липан. Его поразили новые, уверенные нотки в голосе этого, как он считал, недочеловека.
– Костер должен гореть здесь! – произнес Болюхин и указал на центр подвала. – Давай-ка, мы его переложим.
И с неожиданной энергичностью стал разыскивать старые ящики, доски, рейки и сооружать из них кострище в центре подвала. Затем откопал откуда-то кусок штукатурки, очертил круг вокруг кострища, а потом стал расписывать поверхность пола какими-то непонятными символами. Этот процесс на время заворожил Липана, он стоял и ждал. Наконец, ему все это порядком надоело. Он шагнул к Болюхину и занес нож над его спиной. В это мгновение костер словно бы сам по себе загорелся («не может быть, чтобы сам по себе, наверное, этот малахольный угольков заранее подбросил»), и Болюхин уперся взглядом в лицо собеседника.
– Вот чего нам не хватало! – воскликнул он. – Колдовского ножа – атхэма.
Его руки совершили неуловимо быстрое движение, указательные пальцы легонько стукнули за ушами Липана, и тот моментально застыл, не в состоянии сделать ни единого движения. Однако он все видел и слышал, и понимал все до последнего слова. Болюхин положил его в нарисованную на полу пятиконечную звезду, причем руки и ноги раскинул так, чтобы они соответствовали лучам звезды.
– Прости меня, дружок, – буквально пропел Болюхин, укладывая Липана поудобнее. – Но все это не имеет ни силы, ни смысла без одной, последней вещи. Знаешь, что это за вещь? Это – жертва. Я принесу ее темным духам стихий, и они поймут и примут меня в свой круг. Наверное, лучше твоей черной души мне никого не найти. Как ты думаешь? Возможно, ты предложишь мне взамен кота или собаку… Конечно, честный и порядочный пес или кот – вполне достойная жертва демонам тьмы, но куда их жалким бессловесным душам до души человеческой, которая так аппетитно хрустит на зубах у демонов. Впрочем, меня твое мнение нисколько не интересует…
С этого момента Леопольд Мазурин, известный в мире местных бичей под кличкой Липан, алчный и пронырливый типчик, стал тихим и зачарованным зрителем на сцене своей судьбы. Он безмолвно смотрел, как его визави раздевается догола, чем-то натирается, раскрашивается, начинает петь, раскачиваться в одному ему известном ритме, затем пускается в пляс, выделывая такие па, которым позавидует любой брейкер на дискотеке. И, наконец, встает перед ним на колени и просит прощения.
И умиротворенный Липан, не двинув ни единым мускулом, простил его. Правда, буйная жизненная сила его воспротивилась было против грядущего, но не смогла превозмочь паралича, и острый финский нож, теперь покрытый угольными узорами и названный атхэмом, погрузился в грудь Липана, образовал прорезь между ребер, в которую адский колдун с силой запустил руку и вырвал трепещущее сердце воришки. Только тогда тот перестал цепляться за жизнь, поняв, что теперь она принадлежит не ему и даже не колдуну, а совсем иным силам… Он видел, как колдун пьет кровь прямо из аорты его, еще бьющегося, сердца, и с тоскою сознавал, что с каждым глотком из него истекает жизнь… Но не умирал.
