Сегодня надо его принять.
Стягин позвонил.
Из двери высунулось бритое лицо Левонтия.
Из богадельни он временно перебрался к барину и, несмотря на свои большие годы, оказался очень полезным. Вадим Петрович не мог выносить глупого голоса и запаха сапог дворника Капитона. Тот употреблялся только для посылок, в комнаты его не допускали; но у Левонтия хватало ловкости и расторопности делать припарки, укутывать ноги больного, укладывать его в постель. Лебедянцев предлагал сиделку, но больной протестовал:
– Русская сиделка!.. Потная, грязная… Покорно благодарю!.. Лучше нанять лакея.
Лакея еще не нашлось подходящего. Левонтий справлялся со всем один и был этим чрезвычайно доволен.
– Проветрить бы воздух, – сказал ему Стягин.
– Форточку, батюшка, опасно открывать. Нешто уксусом немножко продушить…
– Ну, хоть уксусом.
Только Левонтий не вызывал в нем раздражения. С ним он мирился, как с единственным существом, у которого был "стиль", как он мысленно выражался, воспитанность старого дворового и нелицемерное добродушие.
Левонтий через четверть часа подал ему на подносе карточку.
Это был арендатор.
– Проси! – сказал Вадим Петрович приободрившись, но когда хотел переменить положение правой ноги, то чуть не вскрикнул от боли.
Вошел человек, еще молодой, рослый, вроде отставного военного или агента какой-нибудь заграничной фабрики, рыжеватый, с курчавыми волосами и усами, торчавшими вверх, очень старательно одетый. В булавке его светлого галстука блестел брильянт. Свежесть его щек и приятную округлость бритого подбородка сейчас же заметил Стягин.
– Имею честь представиться! – сказал арендатор, остановившись посередине комнаты, и по-военному раскланялся, стукнув сдвинутыми каблуками. – Прошу великодушно извинить – не мог явиться на той неделе, принужден был скоропостижно отлучиться из города.
Говорил он жестко и отчетливо, но не московским говором.
Стягин пригласил его, ослабевшим голосом, присесть к кушетке и пожаловался на свою внезапную болезнь, мешающую ему и теперь съездить в усадьбу.
– Да это несущественно, Вадим Петрович, – заметил арендатор. – Я ваше имение знаю как свои пять пальцев.
– Однако, – возразил Стягин, – мне самому нужно бы освежить…
Он не мог досказать от боли и сделал гримасу.
– Вам нездоровится? – спросил арендатор неискренним тоном.
– Да, вот напасть налетела в этой тошной Москве…
– Припадок подагры?
– Не знаю-с, – ответил Стягин. – И московский хваленый эскулап не сумел еще определить…
Боль отошла. Стягин воспользовался минутами передышки и приступил к деловым переговорам.
– Как только поправлюсь, – начал он, – я побываю в деревне. Вы будете в тех же краях всю осень?
– Обязательно. Уезжаю отсюда дня через два, через три.
– Инвентарь вам известен… Я отдаю, и усадьбу в полное ваше пользование.
– У меня четыре помещичьих дома, – улыбнувшись, возразил арендатор.
– Вы можете отдавать на лето. Усадьба в пяти верстах от железной дороги.
– Как случится!
Тон господина Граца все менее и менее нравился Вадиму Петровичу. Когда дело дошло до определения суммы, он сам ее не обозначил сразу, а спросил, с желанием сделать уступку, какая будет решительная цена арендатора.
Тот покачал головой, выпятил губы и оправил галстук.
– Не меньше шести лет? – спросил господин Грац.
– Хоть десять, хоть двенадцать!
– Для меня достаточно и шести.
И, сжав губы характерным движением, арендатор небрежно посмотрел вбок и выговорил с расстановкой:
