Тут настала моя очередь смутиться. Я уже было настроился на едчайший сарказм и беспощадную борьбу на телефонном фронте, и вдруг – так спокойно и вежливо…
– Мммм… Вы знали Анну Федорову? – Я пробормотал первое, что пришло в голову, причем автоматически назвал девичью фамилию матери, даже не знаю, почему так получилось.
– Что?! Кто это говорит? – Голос на том конце внезапно сорвался, сделался раздражительно-настороженным.
– Понимаете… Ну, в общем, я вас не знаю. Вы меня, по всей вероятности, тоже… Это говорит ее сын.
Насколько мне помнится, я не особенно удивился, когда примерно через полчаса после телефонного звонка входная дверь моего запустелого дома отворилась без стука и в прихожей появился приличный такой, спортивного вида мужик лет, может, сорока пяти.
Вошел он довольно робко, что никоим образом не соответствовало его характеру, – это я уже потом, спустя некоторое время отметил. А тогда мне было совершенно не до анализа. Я пребывал в околокоматозном состоянии, потому что всплеск физиологической и психической активности сошел на нет и на смену ему пришло уже испытанное ранее желание умереть голодной смертью.
Помнится, я равнодушно смотрел на него, даже не пытаясь связать появление в моей убогой хате этого отпадно прикинутого типа с недавним разговором по телефону.
Если я ничего не путаю, кажется, он первым делом задал довольно странный для сложившихся обстоятельств вопрос:
– У тебя сохранился семейный альбом?
Вяло посоображав, я мотнул головой в сторону платяного шкафа, на котором, сколько себя помню, всегда лежал этот альбом – в коробке из-под маминой шляпы.
Кажется, в тот момент у меня мелькнула мысль, что я этого типа где-то видел, и не раз, и он меня – соответственно, и что этот тип желает идентифицировать меня с тем образом, который был ему знаком. Настолько, видимо, я опустился, что он, глядя на меня, сомневался, действительно ли я тот, за кого себя выдаю.
Пришелец встал на цыпочки, осторожно достал коробку со шкафа, обрушив на себя тучу пыли, извлек из нее альбом и сел на продавленный диван рядом со мной, брезгливо поморщив нос – от меня, наверное, так несло…
Присев на диван, он несколько секунд подержал руки на обложке альбома, как будто не решался открыть его, потом начал аккуратно перелистывать жесткие страницы, внимательно рассматривая хранившиеся в альбоме фотографии. Я молча сидел рядом с ним и тупо смотрел перед собой, даже не поинтересовавшись, чем вызвана необходимость именно сейчас производить досмотр альбома, – наплевать на все было.
Сколько времени он был погружен в прошлое нашей семьи, я сказать затрудняюсь. Помню, дойдя до последней страницы, он тяжело вздохнул, снова раскрыл альбом где-то посредине и вытащил из прорезей небольшую, старую, но довольно хорошо сохранившуюся фотографию. И сунул ее мне под нос.
– Такие снимки еще есть? – Он говорил тихо, как с тяжелобольным. – Вообще есть еще где-нибудь фотографии?
Я немного помолчал и отрицательно помотал головой, поскольку, с трудом шевельнув извилинами, вспомнил, что, когда мне было лет восемь-девять, отец по какой-то причине уничтожил все другие фотографии.
Мама тогда принесла от родителей два своих альбома – школьный и институтский. Я частенько их разглядывал, когда бывал у бабки.
Мой отец был всегда спокойный. Мог иногда на меня повысить голос из-за каких-то моих шалостей, но на маму – никогда. Вот почему я так хорошо и запомнил, что именно в этот день отец сильно кричал на мать – не знаю, по какой причине, а потом тщательно перебрал все фотографии в этих двух альбомах, часть из них вставил в наш семейный толстенный альбом с бархатной голубой обложкой, а остальные сжег. Помню, что мама сильно плакала, а позже на мои бестолковые вопросы отвечала, что у папы неприятности на работе. После этого они с отцом неделю не разговаривали…
