Карнаухов и Мельников знали друг друга уже без малого шесть лет. В девяносто восьмом году оперативная разработка, которую осуществляли пермские чекисты, привела Мельникова в исправительно-трудовую колонию, где он и познакомился с сотрудником оперчасти капитаном Карнауховым. За пять последующих лет разница между уголовными и государственными преступниками стерлась окончательно, и Мельников еще неоднократно посещал исправительно-трудовую колонию номер девять. За это время Карнаухов дослужился до майора и занял подполковничью должность начальника оперчасти колонии. А Мельников остался тем же старшим опером, поэтому продолжал служить в прежнем звании. Приятелями, а тем более друзьями, они не стали, однако за время общения перешли на «ты», что, естественно, способствовало более доверительным и откровенным отношениям между оперативниками.
– Гамадов, Гамадов, – повторил вслед за Мельниковым Карнаухов и, покопавшись внутри своего сейфа, вытащил оттуда одну из стандартных пожелтевших картонных папок.
Положив папку перед собой и полистав страницы, Карнаухов закрыл ее и, брезгливо поморщившись, ответил:
– Чушкарь, ничего интересного.
– Кто? – уточнил фээсбэшный оперативник, так и не привыкший к уголовно-блатной терминологии начальника оперчасти.
– Опущенный, – охотно пояснил Карнаухов. – Петух, пассивный гомосексуалист, по здешним меркам низшая и самая презираемая всеми остальными категория заключенных.
– Вот как, – Мельников изумленно округлил глаза. – А по нашим данным, этот Гамадов известный чеченский боевик.
В ответ Карнаухов пренебрежительно махнул рукой, даже не дослушав своего фээсбэшного коллегу:
– Это он у себя в Чечне боевик, а здесь тьфу, – изобразив плевок, оперативник резко выдохнул изо рта воздух. – Не знаешь, что ли, как это делается. Навалились всей кодлой, сначала руки связали, а потом штаны спустили. И вот он уже не матерый боевик, а зоновский петух по кличке Ганя.
– Почему Ганя? – спросил Мельников.
– Зэки так прозвали. Им же петухи баб заменяют, они им женские кликухи и придумывают. Вот у меня и рапорт имеется. – Карнаухов выдернул из своей папки лист бумаги и помахал им в воздухе, но Мельникову не передал. – Гамадова опустили в первый же день, как он на зону попал, вернее, в первую же ночь. – Начальник оперчасти быстро пробежал глазами извлеченный из папки рапорт и добавил: – Да еще и передние зубы выбили. Значит, не только в задницу, но и в рот драли. Короче, оттрахали твоего чечена во все дырки. В том отряде Ус тогда смотрящим был. Вот он, я тебе скажу, матерый зэчара был. И большой любитель всяких подлянок. Ради одного развлечения мог новичка опустить. И с твоим Гамадовым, я уверен, тоже его работа.
– А сейчас он где? – уточнил Мельников, отметив, что коллега говорит об уголовнике в прошедшем времени. – Вышел?
– Ага, – Карнаухов криво усмехнулся. – На тот свет. Зарезали его на днях прямо в сортире. Ложку в горло забили.
– Кто? – во второй раз изумился Мельников.
– Если бы знать. – Карнаухов недовольно мотнул головой. Нераскрытое убийство в колонии, грозившее стать очередным висяком, резко снижало показатели работы всей оперативной части и майора Карнаухова, как ее руководителя. – Копаем. Есть кое-какие подвижки, – закончил он, чтобы фээсбэшный коллега не усомнился в его оперативных способностях.
– Так, может, это Гамадов ему отомстил? – предположил Мельников.
