* * *
За ужином Гамид внимательно наблюдал за Басаевым. Верховный эмир ел мало: лишь изредка с печальным видом отправлял в рот куски холодной отварной баранины. Возможно, изображал скорбь по оккупированной русскими Ичкерии, демонстрируя солидарность с угнетаемым народом, а возможно, и в самом деле был чем-то удручен. Правда, судя по сытному, богато накрытому столу, недостатка в средствах он не испытывал. Так что скорее всего имела место показная печаль. Пока велись общие разговоры о ситуации в Чечне, о положении вайнахов, живущих в России, и о тяжелой судьбе самого Гамадова, прошедшего русские тюрьмы и зону, Гамид старательно скрывал от Басаева, что сомневается в истинности демонстрируемых им чувств, и с нетерпением ждал, когда же Верховный военный эмир наконец перейдет к главному. Вместе с Гамидом Басаев усадил за стол и Эльхана с Батыром. Гамид беспокоился, что он пустит к столу и мальчишку-проводника, но Верховный эмир все же проявил сообразительность и не опустился до рядового бойца, приказав хозяину дома покормить Равшана у себя на кухне. Вдоволь налопавшись дармового сыра и баранины, Эльхан и Бадыр с разрешения эмира тоже вышли из-за стола. У них явно не хватало словарного запаса, чтобы поддерживать заведенный Басаевым разговор, и они поспешили покинуть комнату. Увидев, как при этом изменилось лицо Басаева, Гамид понял, что своим разговором он именно этого и добивался.
– Может, пойдем ко мне? – предложил Басаев, когда они остались вдвоем.
Гамид понимающе кивнул. За те три года, что они не виделись, Шамиль стал еще более скрытен и осторожен.
Из столовой Басаев провел гостя в маленькую комнату с узким, больше похожим на люк окном, служившую ему временным пристанищем. Из мебели здесь имелись только деревянный топчан, самодельный стеллаж у противоположной стены, служащий военному эмиру рабочим столом, да принесенный откуда-то, возможно, из той же столовой, резной стул. На стеллаже лежал туго набитый бумагами армейский планшет, а возле стены, под окном, стояли автомат и рюкзак Басаева. Заметив скептический взгляд Гамадова, осматривающего его жилище, Басаев пренебрежительно махнул рукой:
– Я здесь не живу. И вообще нигде дольше нескольких дней не останавливаюсь, чтобы русские собаки не напали на след.
Гамид тактично промолчал. Находясь в колонии, он совсем иначе представлял себе жизнь Верховного эмира и его ближайших помощников.
Басаев прошелся по комнате – четыре шага до стеллажа и столько же обратно до топчана у противоположной стены, не комната, а клетка – и, усевшись на топчан, заговорил:
– Русские научились отыскивать наши базы, которые мы с таким трудом соорудили в горах. Они рыщут по горам, выискивая наши убежища, и некоторые из них уже уничтожили. Поэтому я отдал приказ всем подразделениям перейти к новой, более жесткой тактике. Мы будем жалить гяуров, как пчелы, изматывая их непрерывными мелкими и крупными уколами, пока окончательно не изгоним их с нашей земли...
Слушая Басаева, Гамид откровенно заскучал. Он надеялся, что, когда они останутся наедине, Басаев перейдет к конкретным предложениям. А оказалось, тот настолько вжился в образ верховного главнокомандующего, что уже не может обойтись без пафосных речей.
– Напуганные нашими действиями русские свиньи уже боятся соваться в горы, потому что знают, там их ждет смерть! – не замечая противоречия со своими же ранее произнесенными словами, с прежним пафосом продолжал Басаев. – Они чувствуют себя спокойно только в своих гарнизонах: в Ханкале, Моздоке, Владикавказе. А нам нужно сделать так, чтобы кафиры нигде не чувствовали себя в безопасности. Добиться этого можно только масштабными диверсиями в русских гарнизонах. Но для проведения диверсий нужна взрывчатка, много взрывчатки, доставать которую становится все труднее, а сделанные ранее запасы практически истрачены. Но сейчас, когда ты снова с нами, у нас не будет с этим проблем. – Видя, что Гамадов не спешит с ответом, Басаев с надеждой спросил: – Ведь ты поможешь нам изготовить взрывчатку? В конце концов, это просто твой долг как моджахеда и настоящего чеченца.
