В маленькой комнате c тяжелыми портьерами, красным ковром на полу в самом углу на тахте возлежал человек-поэт и улыбался. Совсем близко напротив стояло кресло. Я села в него и застыла. Наступила минута молчания. Сияя своими огромными, странными от зеленого змия глазами, облокотившись рукой на голову, как великолепный артист, он спросил меня.
– Зачем ты пришла сюда?
– Как зачем, – я возмутилась, – разве вы не звали меня? Мне сказали, что вам плохо, но я могу уйти.
– Нет, ну-ну.
Развалившись картинно, выдвинув руку вперед, он говорил, что ему действительно плохо, что он устал, очень устал и что я это скоро пойму почему-то. Я вцепилась в ручки кресла и сидела в боевой готовности отразить атаку. Смотрела на его ботинки, которые стояли рядом с кроватью, ботинки бога, что сняты и валяются просто так. Понимая, что происходит что-то значительное, трясясь от страха, я думала: «Зачем он устроил этот спектакль? Как грубо он испортил всю игру».
И чтобы остановить дрожь, я надулась и замкнулась. Вдруг в комнату вошел хозяин. Все внимательно оглядел и, кажется, чем-то довольный вышел. Я повернула голову и стала смотреть на тонкую занавеску в щель между портьерами.
– Как только я увидел тебя, сразу понял – это талант, как под призмой просветилось. Только не связывайся с теми…
Потом он говорил еще что-то о нашей схожести. Мне вспомнился стих Николая Рубцова:
Он говорит, что мы одних кровей
И на меня указывает пальцем.
А мне неловко выглядеть страдальцем.
И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.
– Тебе сколько лет? Семнадцать?
– Нет.
– Шестнадцать?
– Нет.
– Ну не пятнадцать же?
– Мне уже восемнадцать с половиной, почти девятнадцать.
Изумлению его не было предела.
– Почти девятнадцать? Я думал – гораздо меньше. Кроме меня, тебе никто не поможет. Помоги и ты мне. Я уже который месяц не могу уснуть.
Тут он резко привстал и сделал движение вперед. И в то же время я оттолкнулась и забилась в самый угол кресла. Вот и все. Затем он стал надевать носки, предоставив мне счастливую возможность наблюдать за божественными облачениями. В кресле с ним я оказалась, не понимая как, выйдя из маленькой комнаты в зал и не обнаружив там никакой компании, все ушли почему-то. Остался только хозяин – несостоявшийся врач – и садовница. Полубог целовался с зеленым змием и просил:
– Не злись.
Я отвечала:
– Я не злюсь.
– Нет, ты злишься.
– Нет, я не злюсь.
Хозяин и садовница говорили о чем-то бурно и горячо. Она сказала: «Да, это было все раньше, но теперь я стала монашкой, да, стала монашкой». Дворник закричал, чтобы она не злила его. Человек-поэт налил мне в стакан какой-то белой жидкости. Я выпила и ничего не почувствовала. Он посмотрел в рюмку, потом на меня и округлил глаза. Потом он целовал мне шею и разглядел, что у меня что-то красиво сложено. Я же сидела как чурбан. Когда зеленый змий овладел им полностью, он стал курить и тушить окурки о мои новые вельветовые брюки. Я отодвинула его руку и предложила ему тушить о свои.
– Трудно нам будет потом, – произнес он исторические слова. – У тебя появятся новые увлечения.
Я удивилась такой мысли. И подумала, что у меня-то не появятся. А вот у богов всегда появляются. Он посмотрел на меня и ответил на то, что не было сказано.
