– Так что в этом плохого? Ты и сам знаешь, в магии все скомпенсировано…
– В магии – да, но стихиями невозможно управлять руками! И если уж судьба распорядилась так, что у меня теперь есть дочь, я не могу позволить ей остаться простой чародейкой!
Сэнджел устало сел в кресло и молчал, рассматривая блики огня в хрустальном бокале. Гирон некоторое время ничего не говорил, потом осторожно предположил:
– А ты не думал, что, может быть, слишком давишь на нее? – Сэнджел удивленно приподнял правую бровь, ожидая разъяснений. – Поставь себя на место Мирам, – продолжил Гирон более уверенно. – Ее отец – магистр ордена, сильнейший маг и колдун, авторитет которого в Черном орле непререкаем. Она же всего лишь юная чародейка, которая не хочет разочаровывать отца. Ты вообще хоть раз хвалил ее?… Или ты только кричишь, если она с чем-то не справляется?…
– Я никогда не кричу, – устало отмахнулся Сэнджел. – Тем более на нее…
– О! Ты и без крика вполне можешь привести в ужас! – рассмеялся Гирон.
– Думаешь?
– А как еще? – маг дружески улыбнулся. – Я почти уверен, что Мирам боится тебя, как огня. Возможно, ей было бы проще в университете…
– Нет, – перебил его Сэнджел. – Это все Фий-Этт! Она избаловала ее, а я слишком долго закрывал на это глаза. Меня и дома-то не бывает, сам знаешь.
– Может, тебе стоит отдохнуть хотя бы от орденских дел и уделить больше внимания дочери, – предложил Гирон, лишь слегка пригубив вино. – Мы со Строкусом вполне справимся здесь.
– Ну, учитывая, что я отправил весь курс на пересдачу экзамена по манипуляции, думаю, ты прав, – Сэнджел сделал еще глоток вина, и открыл пространственный портал, – хотя, я бы, с большим удовольствием, пожил недельку-другую у Брута на Вердже.
Мир вокруг перестал существовать, но уже через миг взгляду Сэнджела открылась их с Фий-Этт спальня. На ходу стянув с себя рубашку, он прошел в купальную комнату и наскоро умылся. Вернувшись назад, скинул сапоги и с удовольствием влез в домашние замшевые туфли. И уже выходя из спальни, накинул длинный черный бархатный халат.
Внизу, в каминном зале, все уже было готово к ужину. А две его любимые женщины, в ожидании мужа и отца, сидели в кресле возле камина. Он остановился в дверном проеме, облокотившись плечом на торец дверной створки, и молча наблюдал.
Мирам была полностью поглощена изучением лежащего у нее на коленях пергаментного свитка, а Фий-Этт, мечтательно прикрыв глаза, полулежала на высокой спинке кресла.
– Вот, видишь! – воскликнула Мирам и толкнула мать локтем. – Здесь, в пятнадцатой строфе, он вновь ее упоминает: «и огонек в окне печальном рисует образ на стекле…»!
– Ну, с чего ты взяла, что он поет о ней? – явно подначивая дочь, спросила Фий-Этт и, открыв глаза, также склонилась над свитком. – Читай дальше: «старик не внемлет от отчаянья, и роза чахнет на руке».
– «Соединив сердца и души, терзает плоть, палит огнем. И не бывать любви счастливой пока корона на челе»! – торжественно дочитала Мирам. – Он же явно снова пишет про королеву и шута, что пока король на троне, они не смогут быть счастливы!…
– Так, вот, значит, на что ты променяла законы пропорционального смешения стихийных энергий, – голос Сэнджела строгий и холодный заставил Фий-Этт вздрогнуть, а Мирам и вовсе замерла словно каменное изваяние, боясь пошевелиться. – Я буду удостоен рассказа о том, что произошло по пути?
Он спокойно прошел в зал, но Фий-Этт благоразумно пошла ему на встречу и уже возле стола, не дав подойти к дочери, заключила в объятия.
